Жил на белом свете в полном расцвете своей мужской силы Змей Горынович о трёх головах. Возможности имел неограниченные, но жил скромно: шумных компаний не водил, предпочитал уединение, обожал классическую музыку и одним коготком нацарапывал стихи, которые даже самому близкому другу питону Пете не показывал, потому, как стеснялся. Питон относился к змею с полным уважением, называл его Гаврилыч. Частенько они ужинали вместе, что Бог пошлёт. Петя был большой докой по заготовке кроликов, обезьян и прочей живности. Гаврилыч был дракон – дальнобойщик и много всякой вкуснятины домой притаскивал, чему обжора – питон был несказанно рад.

И так эта холостяцкая жизнь, постоянная грязь и куча костей в хоромах обрыдли змею, что он впервые за много лет без таблетки уснуть не мог. Захотелось ему, чтобы рядом было тёплое, нежное, понятливое существо, чтобы вместе слушать музыку или просто лежать и мечтать о чём-нибудь приятном.

Стало ему известно, что неподалёку в ущелье живёт молодая холостячка Горгона с огненным взглядом и полным набором ядовитых змеек вокруг головы. И предупредили его знающие пресмыкающиеся, что от взгляда Горгоны людей и зверей мгновенно парализует, а что касается, драконов, никто толком не знал.

Решил Гаврилыч испытать судьбу, подлетел к ущелью, нашёл домик Горгоны и, как всякий мудрый змей, залёг в густом кустарнике и установил наружное наблюдение, о котором он слышал из романов Марининой.

Окна были нараспашку, и услышал Гаврилыч приятный голос Горгоны. Пела она так задушевно, что избалованные музыкой уши на всех головах змея ходили ходуном. Вышла Горгона в коротеньком халатике с полной корзиной белья. И, рассмотрев её всю от когтей на ногах до змеек на голове, Гаврилыч мгновенно влюбился. Показалась она ему такой аппетитной, сдобной, домашней, как подрумянившийся на вертеле барашек. А когда он увидел её огненные глаза с ледяными зрачками, такие выразительные, многообещающие глаза, то любовь, словно игла в вену, мгновенно кольнула его в сердце.

Выпрыгнул он из-за кустов, плюхнулся перед Горгоной, треснул от волнения хвостом, и поднял столб пыли. Горгона взвизгнула от испуга, уронила корзину и, уперев, мохнатые лапы в крутые бока, прорычала: — Это, кто такой крутой с тремя головками дуркует? Ты, чего себе позволяешь, хрен бычий?

— Не хрен, и тем более, не бычий, — насупился обиженный Гаврилыч. — Я попрошу вас, девушка, следите за лексикой. Я с детства хамства не терплю. И в подтверждение своих слов змей выдохнул чуток огня и дыма из ноздрей.

— Ты чего себе позволяешь? — заорала Горгона. — Укладку спалил.

И разъярённая Горгона вперила в змея свой жуткий взгляд, но на Гаврилыча эти телепатические сеансы не подействовали.

«Невоспитанная она, хулиганистая, — подумал Гаврилыч, — Наверное, росла в неблагополучной семье. Ничего, приучу её к классической музыке, стишки поэтов серебряного века почитаем. Окружу заботой и вниманием. Но как хороша, как обольстительна, прямо — таки челюсти сводит. И никакой другой мне не надо».

Вылупилась Горгона изо всех сил, глазища из орбит лезут, а всё — впустую. Горыныч хвостом, как веером от жары обмахивается.

— Не старайтесь, девушка, — улыбнулся он. — Лишние хлопоты этот ваш недоразвитый гипноз, сплошное шарлатанство, кашперовщина и мытьё денег. Я недавно одного такого народного умельца — экстрасенса глотнул, так три дня поносом маялся. Оставьте, всё это возрастное и нервное.

— А ты крепкий мужик, — вздохнула Горгона, — От меня ещё никто живым не ускользал. Ну ладно, забубённый ты мой головастик, говори, с чем пожаловал?

— Я в жёны вас хочу взять, — заикаясь от волнения, произнёс змей. — Хочу предложить вам защиту, крепкое мужское плечо, внимание, душевный покой и достаток

— И все услуги бесплатно, — рассмеялась Горгона, — только мне это не катит. Я женщина независимая, ну как сейчас говорят, самодостаточная. И в ничьей защите не нуждаюсь. И бизнес у меня свой есть и достаток, как и положено нормальной эмансипе — вампу. У меня есть всё, о чем только бабы, зависимые от мужиков, мечтают. И ты меня не возбуждаешь. Желания эротического не вызываешь.

— Ну что ж, если я вам не приглянулся, то извините — обиделся Гаврилыч и все три головы к земле пригнул, чтобы в глазах не першило.

— Да не бери ты в голову, кошмары замучают, — ухмыльнулась Горгона. — Житуха наша завсегда проще. И не во мне тут дело, а в чёртике, который у меня в причинном месте поселился и командует мною, как ему вздумается. Вот ежели этот чёртик при одном только взгляде на тебя взбесился бы, то твоя бы враз взяла. Я бы к тебе, как смола прилипла и пошла бы за тобой, куда глаза глядят. Такая наша природа женская, хоть на луну вой.

Вздохнул змей, взмахнул крылом и только собрался рвануть в высоту, а Горгона его так вкрадчиво спрашивает: — Слышишь, тебе кто нужен жена или любовница?

— Я так полагаю, что жена. А вот с чем любовницу едят, я не знаю.

— Ой, мамочки родные, так ты и впрямь вчерашний! Тебя, наверное, в вашем драконовском инкубаторе передержали, — засмеялась Горгона. — Любовница— это женщина, которая доставляет мужчине минимум удовольствия, а получает за это максимум всего. Ну, подарки всякие: парфюм фирмовый, валюту твёрдую, само собой, кредитные карточки престижные, камешки всякие драгоценные. Курорты дорогие, сказочная жизнь. Ну, в общем, всё — то, от чего народ тащится.

— Это меня не пугает,— улыбнулся Гаврилыч. – Если только в этом загвоздка, я согласен.

— Ты до конца дослушай, счастье лопоухое, — прищурилась Горгона. – Ежели, я надумаю к тебе в любовницы идти, ты станешь для меня делать всё, что я пожелаю: готовить вкусные обеды и кофе в постель носить. А приспичит и бельишко моё простирнёшь, чтобы я ручонки свои нежные берегла.

— Что! Я Змей Горынович, должен женскую работу делать? Никогда этого не будет! Меня братья на куски разорвут, если прознают.

— Да, трусись они в блин, твои братья, — заржала Горгона. – Всё, толковать больше не о чем. С вещами и хвостом на выход. Прощевайте, женишок несостоявшийся!

— «Ах, какая она вульгарная»,— подумал змей, взмывая в высоту и, пикируя к своим хоромам.

После этой, памятной ему встречи затосковал Гаврилыч, потерял душевный покой. Ничто его больше не радовало. Приполз питон Петя, выпили они цистерну можжевеловой водки, а тоска — кручина вцепилась в душу мёртвой хваткой, не оторвать.

— У тебя когда-нибудь чувство любви появлялось? — задумчиво спросил Гаврилыч.

— А на что оно мне? — прошипел питон. — Из всех чувств я признаю только чувство утолённого голода, да приятное удовлетворение, когда кого-нибудь удушу. Брось ты себя изводить понапрасну. Ну, если тебе так приспичило с бабьём валандаться, хочешь, я тебе одну кралю подкину?

— И что она хороша собой?

— Ну, это, смотря, на чей зуб, — хмыкнул Петя. — Я тут недавно присмотрел очень даже смазливую анаконду. Кругленькая вся такая, игривая. А так как я не люблю эти долгие встречи, то предложил ей прохладную любовь без последствий и взаимных упрёков.

— И что она? — встрепенулся змей.

— Отказала. Она любви жаждет. Понесла какой — то бред про чувства, и я послал её в то место, куда моя старая изношенная кожа попадает. Хочешь, покажу, где она голышом плавает?

На другой день прилетел змей на указанное питоном место и подождал немного. Вскоре вынырнула из глубины реки стройная, как топ — модель, анаконда и давай фортели всякие выкидывать, ныряет, хвостом по воде лупит. Сплошной цирк. Рассмотрел её Гаврилыч, поморщился: тощая, скользкая, головка махонькая, глазёночки — щёлочки. Представил себе, как она мокрая к нему прижимается, фыркнул, и, зашелестев крыльями, устремившись в небо.

— Куда же ты, миленький? Желанный мой! Ты мне во сне привиделся и судьбой предназначен, — заорала анаконда. — Лети ко мне, я вся твоя, крылатенький мой!

И только теперь, стремительно разрезая воздух крыльями, понял Гаврилыч, что Горгона, оказывается, во многом была права. И насильно сердцу не прикажешь. И нечего себя напрасно укорять. Решил он развеяться; повстречаться с братьями и забыть о своей первой и такой неудачной любви. Вернулся он через месяц. Глядь, а в хоромах все прибрано, кости нигде не валяются, и вкусно пахнет антрекотами и шницелями. Суетится, хлопочет по дому черепаха – хозяюшка и от избытка хорошего настроения ещё и песни мурлычет.

— Ты, как сюда, милая, забрела? — спросил змей.

— А непогода в дороге застигла, заблудилась и к вам в палаты пришкандыбала. Вижу грязь непролазная, решила порядок навести. Привыкла и осталась. Садись, хозяин, ужин принесу.

Вздохнул Гаврилыч, молча поел и отправился почивать. Стали они жить –поживать, как брат с сестрой, перекинутся двумя-тремя словами и каждый своим делом занят. А в спальню он её не приглашает. Как — то раз сидели они по-семейному, чай пили с домашним вареньем и московскими баранками.

— Слушай, хозяин, а чего в скуке дни коротать? Может, ребеночка организуем? Я на это дело очень даже азартная.

— Я так с бухты-барахты решать не могу, — поперхнулся змей. — Тут подумать надо. Детей делать — не дрова рубить .

— Думай, хозяин, — согласилась черепаха. — У меня жизнь длинная, я могу с родами повременить ещё пару сотен лет.

«В любое дело надо душу вкладывать»,— вспомнил Гаврилыч наставления отца и понял, что не очень жаждет он ребёночка иметь от нелюбимой женщины.

Прошло немного времени. Как-то придремал змей на пригорке, неподалёку от своих хором. Раны его душевные затянулись, и обрёл он привычное состояние покоя.

— Эй, женатик, глаза продери — услышал он чей-то насмешливый голос.

Повернулся, — стоит Горгона и лениво ему подмаргивает.

— Слышала я, на черепашке ты подженился?

— Да, нет, — засмущался змей — Она живёт у меня, вроде экономки.

— Значит, сожительствуешь? — усмехнулась Горгона. — Только парализованные со своими экономками не спят. Знаю я эту породу. Их из постели палками не выгонишь. Хочешь, сосед, я тебя приласкаю? Истопи жарко баньку, к полуночи нагряну.

— А как же чувства? Чёртик твой? — пролепетал змей.

— Это уж моя забота, а только ты эту коротконожку — страшилку свою гони в шею. Я бабский дух в спальнях не переношу.

Обрадовался змей, черепашку спровадил. Уползла она вся в слезах. Ему её жалко, привык вроде, а сам только о Горгоне думает. Дождался он Горгоны, носился по хоромам, как осой ужаленный, даже самому противно стало. И такое Горгона с ним вытворяла, так заездила скромнягу Гаврилыча, что его от стыда, усталости и восхищения потом прошибло. Утречком Горгона плотно поела всяких деликатесов из самых дорогих немецких магазинов и говорит:

— Хорошего понемногу, прощай трёхглавый, а вот был бы ты трёхчленный  — дорогого бы стоил!

— Погоди, а как же совместная жизнь? – пролепетал змей.

— Какая же это жизнь промеж кухней и спальней? Это суровые будни! А будни мне не в кайф. Я свободная, эротически эмансипированная женщина без вредных привычек к деторождению и уходу за одинокими самцами. Ну, гуд, как говорится, бай, орёлик!

— Так зачем же ты мне зазря только душу растравила?

— А я девушка, страсть какая шустрая, любопытная до беспредела и сексуальная до невозможности. Захотелось мне на твоё хозяйство посмотреть в прямом и в переносном смысле. А вдруг я этого ещё не пробовала.

— Ну, посмотрела, убедилась, довольна? — процедил змей, чувствуя, как из него улетучивается страсть и нежность к Горгоне.

— Ничего — впечатляет, но бывает лучше. Жизнь — лотерея. Да, ты не сердись. У меня карма такая. Кроме чёртика — извращенца у меня внутри стервоза поселилась. Захотела я вам с черепашкой все опошлить, всех перессорить, стравить и свалить благополучно.

— А это уж, как твоя карта выпадет, — взревел змей, ухватив Горгону за талию, унёс её в небо, и отправил её без спасательных средств на грешную землю, а сам полетел к братьям расслабиться и забыться.

Там на одном из брифингов, посвящённых экологии воздушного пространства, он не случайно встретил, (случайные встречи бывают только у пациентов венерических клиник), драконшу. Поговорили по душам, понравились друг другу. Гаврилыч не в бровь, а в глаз поведал ей, что желает устроить свою жизнь, и чтобы всё по-доброму было устроено. Подруга, к счастью, этой темой тоже была озабочена. И полетели они к Гаврилычу семью создавать. Возле хором спикировали. Тут Гаврилыч и говорит будущей жене.:

— Ты скажи мне по чести, по совести: все бабы — стервы?

— Вообще — то бывает такое, смотря, на кого нарвёшься. А к чему ты спрашиваешь?

— У тебя есть несколько минут, — спокойно объяснил ей змей. — И ты свою стерву, что внутри прячется, гони взашей, а то ведь я её ненароком в хате прихвачу и удавлю без всякой амнистии.

Драконша сообразительной оказалась. Ну, чего зазря мужику перечить, когда можно по уму угодить и себе нервы не трепать. Что — то бормочет, крыльями хлопает: стерву отгоняет, а сама отвернулась и хохочет до слез. Потому, как сообразительной бабе мужика обмануть — всё одно, как два пальца обмочить. И с этим нельзя бороться, и приходится считаться.

Улыбнулся довольный Гаврилыч и говорит:

— И напоследок хочу узнать, у тебя чувства эти самые ко мне есть, или одно любопытство и эротический беспредел?

— Ну, не без этого. Ты мне нравишься и возбуждаешь, — отвечает подруга — Мы, слава богу, не стары. А чувства – это как мячик от пинг-понга. Давай вместе бросать и ловить, а там разберёмся.

— Годится, — растроганно произнёс змей. — Входи, родимая, принимай хозяйство, а я с другом напоследок встречусь и поставлю точку на своей холостяцкой жизни.

Сытно поевший питон свернулся колечком вокруг любимого им дерева и прислушивался к процессу пищеварения. И любил он это занятие больше всего на свете. Змей облетел всю округу, питона нигде не обнаружил и заорал громко в надежде, что Петя его услышит.

— Петро! Я женюсь на чувствах, вредных привычек нет, а стерву мы прогнали.

Питон недовольный шумом, поднял голову, поморгал заспанными глазами и проворчал:

— Ну, женитесь себе на здоровье, а зачем же мне кайф полноценный уродовать? Это точно, что у всех тех, кто в небе шастает и крыльями без толку хлопает, крыши сами по себе гуляют. Что может быть лучше, чем тихо ползать, душить жертву, глотать и переваривать. На фига мне ваше воздушное пространство, когда тут столько вкусных и жирных кроликов. Рождённый ползать — летать не хочет. Ладно. Не буду отвлекаться. Процесс пошел.

Вот и всё.