На центральной улице Саарбрюккена, где практически постоянно снуют в разные стороны потоки людей, кто-то из бродячих артистов установил облегчённый постамент и облачился в старинную одежду средневекового герольда. Медленно, словно на шарнирах, он производит различные движения, демонстрируя недурственную пантомиму. Внизу, рядом с постаментом — жестяная банка, в которую прохожие бросают от щедрот своих мелкие деньги. Подходит очередной прохожий, смотрит, хмыкает, пожимает плечами и говорит вслух:
— Дывысь, який выдрюченный, мабуть, костей не маэ, або салом натерся! Ни радукулита, ни якого, ни этой хворобы — артроза, чи як его, скаженного, кличуть, — хондроз, мабуть?
Статуя, не переставая исполнять мимические движения, спрашивает:
— Ты, откуда, земляк?
Прохожий, не ожидавший вопроса, чуть отшатнулся назад, удивлённо воскликнул:
— Дывсь, люды добри, яка разумна каменюка! По-кацапски разумие. А ты з видкеля?
— С Орловщины. Я — артист мимического жанра. Сначала на немке был женат, теперь вот с итальянкой сошелся. Она — акробатка. Ничего, жить пока можно. Новый номер отрабатываю. А тебя каким ветром занесло?
— Та, шурин, чертяка, купыв мэне за двести баксов метрику и новый паспорт, що я маты-яврэйку маэ. Законно приихав, уси бумаги дали у консульстве, ни якой подлоги. И на учет у синагоги встав. А колы маты – яврэйка, це форменна сваха, ни, брешу: форменна Галаха. Так их еврейский уряд каже.
— Ну, что, нравится тебе в Саарбрюкене: еврей-украинец?
— Да що тоби казать, друже. Город зелений, гарный, усего навалом, а добрячего буряка на борщ нигде не знайшов. Якись мелюзга погана, та гидка. А кило стоить, як ведро самогону на ридной батькивщине.
— Значит, не нравится тебе тут?
— Да, як тоби казать, друже. Очам потрибно, а душа не принемаэ. Шурин приказав. Он, самогонный завод пид Каневом открыв, таки гроши бешени заробляеть, и во все краины свиту цистерны с самогоном гонить. Добрячий самогон, цикавый, лечебний. Я радикулит, як пылинку, сдув.
— Ну, надо же, чего только хохлы не придумают! И что голова от него не болит?
— Що, голова — зовсим дурна? Она знае, што ей потрибно. Натощак пить не треба, кишки попалышь, а под закусь, пид наше смачне украиньско сало, иде, аж урчит у брюхе. Або компресс гарно залепить на радикулит, аж до печенок пробирае. Ни якой вони. Чистый, як роса, як слезы Ющенко после потравы. Шурин таки гроши скирдуе, а мне, приказав, учить германьску мову, а потим кажить: иврит учить. Он хоче Израиль приучить до своего самогона, щоб по ночам от жарюки не потели. Учу я израильску мову, аж язык ломить и в мозгах свербить. Шурин каже: учи, Микола, мову и размовляй гарно по-германьски, як торговий чоловик моего заводу.
— Классно придумал твой шурин. Самогон в Германии продавать. Он что, совсем рехнулся?
— Ни якого сраму, чоловиче. Пить наш самогон як напий — германьцам не можно. Передохнут як мухи на морози. Купляють цей гарный напий, щоб тараканов, мошек, комаров усих потравить. Пару кепелюх в углу хатынки и уся гадость здыхае. 130 градусов тяне.
— Так и сгореть в одночасье от вашего самогона немудренно
— Та ни пий на дурницу, а за гроши, та помаленьку, капелюхами, и усе буде горазд! А виссилля от него — аж земля ходить ходуном и на мордобой тяне. Шурин хоче самогоном байстрюков, ну, яких наркоманами кличуть, лечить.
— Чего?! Чего ты гонишь? Тут лучшие умы бьются — ничего поделать не могут!
— Та мабуть они зовсим другим местом бьются, а шурин гарну технологию учидив, та уся германска профессура перелякалась. Два тиждня наркоман нюхае самогон, потим его обтирають самогоном, а потим — по капелюшке в чай, або каву и усе — горазд. Наш каневский самогон, забивае наркоманам уси поганы привычки и летять наркотики у погано ведро, як з рушницы летять. Слушай, друже, тут я двух хлопцев з Украины повстречав: Остапа и Грицка. Грають воны на улицы и песни заспивають. Де они подевались, чертяки?
— Да кто их знает. Всю эту неделю играли и пели, а теперь я их не вижу, А как они, вообще, здесь оказались? По какой эмиграции приехали?
— Мабуть, по украиньской.
— Я что-то такой не слышал. Ну, русские немцы — понятно. Это их историческая родина. С евреями тоже все понятно. Пострадали от фашистов. А украинцы на что претендуют?
— Як на що? А чернозём наш фрицы покралы и утягнули в Неметчину. Хрюшек та гусок, та усю иньшу птыцу знищили и зъилы. Наши парубки, та девчата батрачили на германьских панов. Усим, кто ще не вмер, платят за таку шкоду якись карбованцы, а всей батьковшине — ну, ни якого прибутку. Ну, добри, пиду до ридного Хаима..
— Это твой еврейский дружок?
— Да ты шо, очумив? Що я, зовсим дурень, с евреями дружить! Це, мою общагу кличуть: хаимвонунг. Пиду, прощевай.
Статуя кричит ему в спину:
— Ишь, разогнался. Столько времени у меня отнял. Хоть бы двадцать центов кинул на поддержку русского искусства!
Микола поворачивается, недовольно отвечает:
— Да ты чего, рехнулся, мабуть, чоловиче. Щоб я москалям платив?! Та, хай мене собаки сгрызуть. Рятуйте, люды добри, москали понаихали у нашу ридну Неметчину, та гроши тянуть с законных евреев. Геть прокляты с Украины, Неметчины, та нашего, ридного Израилю, де шурин самогон реализуе. Та я чихав на москальско искусство! Я же заспиваю у ридной синагоге, у хоре Симха риднесеньки украиньски песни «Хава Нагила», та «Семь сорок». Пританцовывет и поёт:
Он вышел з трамвая и пишов до Карштадта
На нем одяг из Красного Креста.…
Ой, казала мене маты, тай приважувала,
Шоб у шабес, в синагогу я похаживал!
Ой, маты, маты, маты — стал яврэем добрим я...
Левко Трёхчленный, житель вiльной Саарландщины
|
