17 декабря 2010 года тунисский торговец
Мохаммед Буазизи поджег себя в знак общественного протеста. Этот акт
самопожертвования послужил катализатором для начавшихся в Тунисе
беспорядков, что, в конце концов, привело к отставке президента Эль
Абидина Бен Али. За этим последовали волнения в целом ряде арабских
стран, которым мировая пресса присвоила термин «Арабская весна».
Согласно общепринятому анализу ситуации, репрессивные режимы сидели на
вулкане либерально-демократического недовольства. Считалось, что
«Арабская весна» представляет собой политическое восстание масс,
требующих либерально-демократических реформ, и что это восстание, при
поддержке западных демократических стран, приведёт к широким радикальным
переменам в арабском мире. Прошло уже более шести месяцев с начала
«Арабской весны», и важно подвести итог тому, что же произошло и чего не
произошло. 
Причины широких волнений выходят далеко за пределы арабского мира, хотя,
вне всякого сомнения, динамика внутри этого мира важна сама по себе.
Однако осмысление «Арабской весны» способствовало формированию
европейской и американской политики в этом регионе и во всем мире. Если
выводы, сделанные после января и февраля сего года, окажутся
недостаточными или ошибочными, то это чревато региональными и
глобальными последствиями.
 Для
начала, важно отметить тот факт, что, до настоящего времени, в арабском
мире не пал ни один режим. Отдельные лица, такие как тунисский
президент Бен Али и президент Египта Хосни Мубарак, были смещены и
заменены, но сами их режимы, представляющие способ правления, не
изменились. Некоторые режимы столкнулись с массовыми атаками, но не
пали, как это наблюдается в Сирии или Йемене. А во многих странах, как в
Иордании, волнения так и не вылились в какую-либо реальную угрозу для
режима. Стремительный и полный крах режимов, который мы наблюдали в
Восточной Европе в 1989 году при падении коммунизма, в арабском мире не
случился. Что ещё более важно, — те смены режимов, которые могут
случиться в результате гражданских войн в Ливии и Сирии, не будут
безусловно победными; те же, которые будут победными, не будут явно
демократическими, а демократические, конечно же, не будут либеральными.
Миф, будто бы в каждом ливийце кроется французский республиканец,
жаждущий дышать свободно, — крайне сомнителен.
Посмотрите на
случай с Мубараком, который был насильно отстранен от должности и предан
суду, — метод правления, при котором военные остаются главным арбитром
государства, остается в неприкосновенности. Египтом сегодня управляет
комитет военачальников, которые все являлись частью режима Мубарака.
Приближаются выборы, но оппозиция глубоко разделена на исламистов и
секуляристов, а отдельные личности и идеологические разногласия, в свою
очередь, вносят раскол среди этих фракций.
Вероятность
появления сильного демократичного президента, который бы держал под
контролем разрастающееся количество министров в Каире, а также аппарат
государственной безопасности и военных, очень мала, и египетская военная
хунта уже принимает меры по подавлению чрезмерно радикальных и слишком
непредсказуемых элементов.
Важным вопросом здесь является то,
почему этим режимам удалось уцелеть. При настоящей революции правящий
режим теряет власть. В 1989 году антикоммунистические силы преобладали в
польском коммунистическом правительстве, невзирая на разногласия внутри
оппозиции. Правившие тогда режимы были не в состоянии определять свое
собственное будущее, не говоря уже о будущем своей страны. Происходили
переходные процессы, но они не поддавались их контролю. Аналогичным
образом, в 1979 году, когда был свергнут шах Ирана, после того, как он
покинул страну, переходными процессами управляли уже не его военные или
силы безопасности. Именно они были преданы суду. В январе — феврале 2011
года в Египте происходили волнения, но мысль о том, что это
представляет собой революцию, как оказалось, противоречила реальной
ситуации в Египте и представлению о том, какими на самом деле бывают
революции.
Видение ситуации с точки зрения Запада
Западное толкование «Арабской весны» основывалось на трёх основных
принципах. Первый: рассматриваемые режимы были чрезвычайно
непопулярными. Второй: оппозиция представляет волю подавляющего
большинства населения. И третий: волнения, коль уж они начались,
невозможно остановить. Ко всему тому прибавим общепринятое мнение, что
средства массовой и информации и социальные сети облегчили организацию
революции, — и тогда легко понять уверенность Запада в том, что этот
регион находится в состоянии радикальных преобразований.
А вот
в Ливии эти предположения создали наиболее серьезные проблемы. На Тунис
и Египет не оказывалось сколько-нибудь значительного внешнего влияния.
Ливия же стала центром массированного западного вмешательства. Муаммар
Каддафи правил Ливией уже в течение 42 лет. Он не смог бы так долго
оставаться у власти без существенной поддержки. Это не означает, что
его поддерживало большинство (или что не поддерживало). Это просто
означало, что удержание его режима у власти было в интересах не просто
горстки людей, а что огромное количество ливийцев получали выгоду от
правления Каддафи и могли очень много потерять, если бы он пал. И они
были готовы воевать за его режим. Оппозиция режиму Каддафи была
реальная, но ее претензии на то, что она представляет подавляющее
большинство ливийского народа, весьма сомнительны. Многие из лидеров
были причастны к режиму Каддафи, и можно усомниться, что они были
выбраны на свои руководящие должности благодаря личной популярности.
Другие были членами племен, выступавших против режима, но не очень-то
ладящих друг с другом.
Согласно мифологии «Арабской весны»,
восточная «коалиция» в Ливии представляла объединённую ярость ливийского
народа, выступающего против угнетения со стороны Каддафи. Каддафи якобы
был слаб и находился в изоляции, владея армией, которая еще сохраняла
преданность ему и могла жестоко отомстить ливийскому народу. Но если бы
Запад продемонстрировал свою способность предотвратить резню в Бенгази,
то военные осознали бы свою собственную изоляцию и перешли бы на сторону
повстанцев. Но так не случилось. Во-первых, режим Каддафи представлял
собой не просто горстку людей, терроризирующих население. Это был,
конечно, жестокий режим, но он просуществовал 42 года не просто
благодаря этому. Он пользовался значительной поддержкой среди военных и
среди крупнейших племён. Вопрос, было ли это истинным большинством
народа, настолько же неясен, как и вопрос, представляла ли большинство
восточная коалиция. Но это, без сомнения, была значительная группа
людей, которым было за что бороться, и которые могли бы очень много
потерять, если бы режим пал. Таким образом, вопреки ожиданиям Запада,
режим продолжал до последнего времени воевать и сохранять на своей
стороне преданность значительного количества людей. Тем временем,
восточная группировка выживала лишь под защитой НАТО, не ей не удалось
сформировать объединенное правительство или свергнуть Каддафи. Самое
важное — то, что всегда оставалось весьма сомнительным предположение,
будто бы режим, возникший в случае победы повстанцев над Каддафи,
оказался бы демократическим, не говоря уже о либерально-демократическом
варианте, и это становится все более очевидным по мере продолжения
войны. Кто бы ни пришел на смену Каддафи, он вряд ли будет лучше его,
что говорит о многом.
Очень похожий процесс происходит и в
Сирии. Там находящееся в меньшинстве алавитское правительство семьи
Ассада, которая правит Сирией уже 41 год, противостоит восстанию,
возглавляемому суннитским большинством или, по крайней мере,
определенной его частью. И опять же: предполагалось, что режим
нелегитимен и, соответственно, слаб и падёт перед лицом организованного
сопротивления. Это предположение не подтвердилось. Возможно, режим
Ассада имеет правительство меньшинства, но он пользуется существенной
поддержкой со стороны военных, большинство которых составляют
офицеры-алавиты, в подчинении которых находятся силы, состоящие в
основном из суннитских призывников. Военным режим Ассада очень выгоден,
— фактически это они привели его к власти. О чём семья Ассадов особенно
позаботилась — так это о том, чтобы военным и силам безопасности было
выгодно оставаться преданными режиму. И до сих пор они остаются ему
лояльны. Опасность, которая может ожидать режим, заключается в том, что
растущее напряжение, которому подвергаются дивизии, в которых доминируют
алавиты, может привести к расколу внутри алавитской общины и внутри
самой армии, что повысит вероятность военного переворота.
В
какой-то мере, этим арабским лидерам некуда деться. Высшее руководство
военных может предстать перед судом в Гааге, а низшие чины могут
подвергнуться возмездию повстанцев. В войне существует правило,
заключающееся в том, что нужно всегда оставлять противнику возможность
для отступления. Сторонникам Ассада, как и приверженцам Каддафи и
сторонникам йеменского президента Али Абдуллы Салеха, отступать некуда.
Поэтому они воюют уже в течение нескольких месяцев, и нет никакой
ясности, капитулируют ли они когда-либо в ближайшем будущем. Иностранные
правительства, например, США и Турции, выразили свое недовольство
сирийцами, но ни одно из них не рассматривало серьёзно возможность
интервенции. Этому существуют две причины: во-первых, после интервенции в
Ливии все стали осторожнее в предположениях о слабости арабских
режимов, и никому не хочется устраивать наземную дуэль с находящейся в
отчаянном положении сирийской военщиной. Во-вторых, наблюдатели стали
более осторожны в утверждениях, будто широкомасштабные волнения
представляют собой народную революцию, или что революционеры обязательно
хотят создать либерально-демократический режим. Суннитам в Сирии,
возможно, и хотелось бы создать демократический строй, но им бы с
большой вероятностью хотелось бы создать суннитское исламское
государство. Зная, как важно проявлять осторожность в своих пожеланиях,
все адресуют Дамаску строгие предупреждения, не предпринимая ничего
существенного.
Сирия представляет интересный случай, поскольку
это, пожалуй, единственный вопрос, по которому Иран и Израиль сходятся
во мнениях. Иран много вложил в режим Ассада и опасается растущего
влияния суннитов в Сирии. Израиль не менее глубоко озабочен тем, что
режим Ассада, представляющий собой, с точки зрения Израиля, знакомое и
поддающегося известному управлению зло, может рухнуть, и на смену ему
может прийти суннитский исламистский режим, поддерживающий тесные связи с
ХАМАС и остатками «Аль-Каиды» в Леванте. Это опасения, а не бесспорные
факты, но опасения могут быть обоснованными.
Геополитическая значимость
С
конца 2010 года мы стали свидетелями трёх видов восстаний в арабском
мире. Первый вид — это такие восстания, которые лишь слегка зацепили
режимы. Второй вид — это восстания, которые привели к смене лидеров, но
не изменили способов управления страной. Третий вид — те, которые
вылились в гражданскую войну, как это случилось в Ливии и Йемене. Есть
ещё интересный случай с Бахрейном, где режим удалось спасти за счёт
вмешательства Саудовской Аравии. Хотя тамошнее восстание соответствовало
основной модели Арабской Весны, — несбывшиеся надежды, — оно относится к
другому классу, лежащему между сферами влияния Саудовской Аравии и
Ирана.
Эти три примера не означают, что в арабском мире не
существует недовольства или желания перемен. Они не означают, что
перемен не произойдёт, или что недовольство не перерастет в силу,
достаточную для свержения режимов. Но также они не означают, что
возникшие в результате режимы будут представлять собой
либерально-демократические государства, угодные американцам и
европейцам.
Здесь мы подходим к геополитически значимому
моменту. Среди европейцев и в Госдепартаменте США и внутри администрации
Обамы царит идеология защиты прав человека. Это идея о том, что одним
из основополагающих обязательств западных стран должна быть поддержка
создания режимов, подобных их собственным. Это предполагает все аспекты,
рассмотренные нами: что в деспотичных государствах существует мощное
недовольство, что это недовольство достаточно сильно, чтобы свергнуть
режимы, и что им на смену придут такие режимы, с которыми сможет
сотрудничать Запад.
Вопрос не в том, насколько важны и важны
ли вообще права человека. Важно, будет ли поддержка восстаний в
репрессивных государствах автоматически способствовать укреплению прав
человека. Здесь стоит вспомнить показательный пример с Ираном в 1979
году, когда оппозиция гнёту шахского правительства воспринималась как
движение к либеральной демократии. То, что последовало за этим, можно
было бы назвать демократическим, но вряд ли либеральным.
Действительно, многие мифы Арабской Весны имели свои корни как в
иранской революции 1979 года, так и в более позднем «зелёном движении» в
Иране в 2009 году, когда ограниченное восстание, быстро и решительно
подавленное режимом, широко воспринималось как массовая оппозиция и
широкомасштабное стремление к либерализации.
Однако мир на
самом деле более сложен и разнообразен. Как мы увидели на примере
«Арабской весны», репрессивные режимы не всегда сталкиваются с массовыми
восстаниями, а недовольство и волнения не обязательно означают массовую
поддержку.
Возникающие альтернативы далеко не всегда бывают более
приемлемы, чем то, что им предшествовало, а недовольство Запада далеко
не всегда внушает такой страх, как любят думать на Западе. Ливия служит
показательным примером того, к каким последствиям может привести
ввязывание в войну при недостаточных силах. Сирия служит веским
доказательством того, каковы могут быть пределы мягкой силы. Египет и
Тунис представляют собой хрестоматийный случай, учащий тому, как важно
избегать самообмана.
Борьба за человеческие права требует
беспощадной ясности понимания того, кого вы поддерживаете и каковы их
шансы. Важно помнить, что от последствий провалившихся восстаний,
гражданских войн или революционных режимов, преследующих какие-то другие
цели, кроме либеральной демократии, страдают отнюдь не сторонники прав
человека в западном смысле этого понятия. Ошибочное представление о
ситуации способно послужить причиной ненужных геополитических проблем.
Падение египетского режима может (хотя в данный момент это пока
маловероятно) с таким же успехом привести к созданию исламистского
режима в виде либеральной демократии. Если режиму Ассада удастся
устоять, то это может привести к еще большей резне, чем то, что мы
когда-либо уже видели, и созданию более прочной базы для Ирана. С
момента начала «Арабской весны» не пал ни один режим, но когда такое
случится, будет важно вспомнить 1979 год и тогдашнюю убежденность, будто
бы не может быть ничего хуже, чем шахский Иран — в моральном и
геополитическим смысле.
В обоих случаях произошло нечто совсем
другое. Это, разумеется, не значит, что в арабском мире нет людей,
которым хотелось бы либеральной демократии. Это просто означает, что они
недостаточно сильны, чтобы свалить существующие режимы или сохранять
контроль над новыми режимами, даже если бы им это удалось. Арабская
Весна – это, прежде всего, учебное пособие по основам принятия желаемого
за действительное вопреки реальности.
© Джордж Фридман, STRATFOR
© Юджин Ревийн, пер. с англ.
© ред. Вадим Давыдов © ICES — CAPC, 2011 |
