Бытует мнение о том, будто Леонид Ильич Брежнев был агнцем божьим и чуть ли не ангелом во плоти. Но так могут рассуждать лишь те, кто практически не застал советский строй и идеологический режим КПСС/КГБ в пору своего цветущего гниения и неотвратимого движения к проруби абсурда.
Безусловно, в отличие от Сталина, Брежнев был весьма миролюбив, приступами садизма и вселенской злобы не страдал. Но, как типичный продукт советской эпохи, он был в порядочным лицемером, да и коварства ему было не занимать. Иначе и вряд ли удалось бы ему занять самый высокий пост в государстве, не развив в себе качества лукавого царедворца, льстеца и симпатичного, «своего в доску» малого. Довольные им, руководители КПСС постепенно продвигали его на вершину власти. Большим государственным умом Леонид Ильич не отличался, в компании, как сейчас говорят, интеллектуалов чувствовал себя, прямо скажем, не в своей тарелке. Но для долгой и славной карьеры в партаппарате КПСС именно таких, понятливых и услужливых, взращивали на замену, — с гораздо большим удовольствием, чем людей чем людей умных, порядочных и благородных. Эта анти-селекция и привела к тому, что партия и комсомол в конце концов деградировали, как в центре, так и на местах.
Известно, что Брежнев был первым лизоблюдом и подхалимом Хрущева. Но именно он организовал, вместе со своим ближним другом, крупным партаппаратчиком ЦК КПСС Подгорным, заговор против своего барина, приблизившего этих царедворцев к своей царственной персоне владыки СССР. Вплоть до самой своей смерти, Брежнев, обладавший природной хитростью и знанием интриг Кремля, только тем и занимался, что тасовал кадровую колоду партаппарата, избавляясь от тех, кто считал его глупым, невежественным и неспособным руководить партией и государством. В результате оказалось, что идеологической работой в стране стал заведовать похожий на сушёную воблу Суслов, биологический антисемит и начётчик, ничего не понимавший ни в марксизме, ни в в науке управления. Разведкой и контрразведкой он поставил руководить Андропова, который «прославился» своей борьбой с жалкой кучкой диссидентов — вместо того, чтобы заботиться о безопасности страны и развивать концепцию разведывательной и контрразведывательной работы. Все эти люди — настоящие пережитки прошлого — не могли и не хотели понять, что происходит в беспрерывно меняющемся мире, и надеялись отсидеться за железным забором. Не вышло.
Сегодня мало кто помнит, а большинство и вовсе не знает того, что в самом начале успешного заговора и снятия Хрущёва со всех его многочисленных постов главным претендентом на престол генсека был бывший председатель КГБ СССР, секретарь ЦК и член Политбюро, последовательный сторонник Сталина, Шелепин. Он мечтал возродить сталинизм во всей его прежней «красе». Борьба между Брежневым и Шелепиным разгорелась нешуточная. В конечном счёте, победил Брежнев. Номенклатура жаждала безопасности и безнаказанности — снова оказаться в жерноваж сталинской «кадровой политики» никто не хотел. Шелепина вывели из Политбюро и передвинули на профсоюзы. И все восемнадцать лет брежневского правления отличались спокойствием, не нарушали сонную жизнь советских обывателей массовыми расстрелами и громкими политическими процессами.
За всю свою жизнь Брежнев едва ли прочёл несколько книг. Чтение вызывало у него головную боль и повышенную сонливость. Зато с молодых лет он обожал Есенина (единственный поэт, которого «бровеносец» знал и ценил) и любил петь под гитару песни на его стихи. Но больше всего на свете Брежнев любил кино. Охотно смотрел фильмы про войну. Вместе с внуками с интересом смотрел замечательные советские мультики. Был страстным поклонником документального кино о природе. А подлинным кумиром киноискусства был для Брежнева Юрий Сенкевич, а особое наслаждение доставляли третьему генсеку КПСС телепередачи «Клуба кинопутешествий». Но об этом — чуть погодя.
«За высокое усердие в гареме»Брежнев получил к своему очередному юбилею поздравительную телеграмму от владыки нефтеносной Ливии — Муаммара Каддафи. Помощник зачитал ему текст и целых два раза — то место, где было сказано, что за выдающиеся заслуги в борьбе с ненавистным американским империализмом и сионизмом Генсека КПСС наградят самым дорогим по содержанию и по значению в мусульманском мире орденом Ливийской Арабской Джамахирии.
— Я все хотел выяснить у этого маразматика Суслова, что означает это непонятное и совсем не русское слово? — задумчиво спросил помощника Леонид Ильич.
— В переводе с арабского это значит «народная революция».
— Да, какая к черту народная революция! — хмыкнул Брежнев. — Если у этого Му-ка-ка, ну, в общем, Муму, одних жён — тысяча штук?! Мне Юра Андропов это по секрету сказал. А может, наша эта народная знахарка, ну эта, которая меня лечит от американского сглаза и порчи, Джуна, тут замешана?
— Ну что вы, Леонид Ильич! Она же невыездная, к тому же под постоянной наружкой Комитета. Никаких контактов, в том числе и интимных, с Кадаффи не замечено.
— А, понял. Слово это арабское, а смысл по-русски очень даже понятен. Джума — это его первая, официальная жена, ну вроде, как моя Виктория Петровна. А хария — значит, он живёт он с ней. Джуму харит, получается. Живет, значит, Муму с ней, как и положено политическому деятелю такого масштаба. Но надо же, дикари, какие, додумались назвать свою революцию бабским именем, да ещё с таким откровенным значением!
На другой день посол Ливии принёс в МИД СССР орден из платины, золота и бриллиантов с рубинами, который на ладони не умещался и весил не меньше килограмма.
Через час этот орден был торжественно доставлен в кабинет Брежнева. Вскоре все члены Политбюро и Секретари ЦК КПСС покинули кабинет — остался один первый и самый любимый помощник. Леонид Ильич, надев очки, стал внимательно рассматривать диковинный орден, мысленно прикидывая, как же его лучше притулить на маршальский мундир.
— Чего-то не пойму, какой у него статус: военный или гражданский? — задумчиво произнёс Леонид Ильич, любуясь игрой бриллиантов. — Глянь-ка, сидят девки на карачках, все, как одна в платочках, а возле них примостился мужик на высоком стуле, а над ними какая-то хреновина — по виду на саблю похоже. Нет, скорей на банан. М-да, странный какой-то банан. Весь из золота, а на кончике рубин пришпандорили. На саблю, вроде не похоже. Что это за устройство такое непонятное? Ага, вот надпись, какая-то махонькая на ободочке. Делают приятное в моем лице народу СССР, так могли бы и по-русски написать.
Помощник взял в руки орден, прочёл надпись, сделанную по-арабски и продублированную по-английски: «За высокое усердие в гареме».
— Ясно, орден не военный, — прищурился Леонид Ильич. — Гарем — это надо понимать, у них, как у нас Верховный Совет?
Помощник кашлянул и счёл за благо промолчать.
— Ну, надо же, в ихнем Верховном Совете, получается, одни женщины-депутатки заседают. Странно, почему они мужиков игнорируют? Не дай бог, Валентина Терешкова узнает — она же мне проходу не даст. Ей всё кажется, что мы женщин задвигаем не по делу и отпихиваем. Ну, раз орден не военный, я его с нашим орденом «Победы» рядом не повешу. А этому Мумие, у которого Каддафи в президентах ходит, отпиши благодарность. Выходит, я в ихнем гареме — не последний человек. Уважают, получается. Вот только этот банан с красным концом у меня из головы не выходит. Может, этот какой-то их национальный символ, раз они его над этими депутатками гарема подвесили?
— Скорей, общечеловеческий символ, Леонид Ильич, — лукаво улыбнулся помощник.
Ильичей всегда было – двое!Леонид Ильич делится с Черненко впечатлениями о визите к нему в Крым, на отдых, лидера ООП Ясира Арафата.
— Знаешь, Костя, что-то не пойму я нашего Суслова. Может, в марксизме он что-то и шурупит, но в людях — совсем не разбирается. То подсуетил нам в союзнички этого людоеда Бокассу, которого я перед всем советским народом встречал, как дорогого гостя, да ещё — тьфу, гадость какая! — в губы целовал от всей души, как верного марксиста. Теперь губошлёп этот, Арафат — до чего ж отвратительный! — по рекомендации Суслова ко мне на дачу повадился. Всех домашних мне переполошил. На улице жара — тридцать пять градусов, а он шерстяной платок с головы не снимает. Воняет — не продохнуть. Я ему говорю: Ясир, ну, на хрена тебе этот платок бабский сдался? Если плешка у тебя даже летом мёрзнет, так мы тебе папаху маршальскую, или вообще политбюровскую, подарим. Из отличного каракуля! Эти папахи из самых лучших советских баранов делают. Таких курдючных, шелковистых баранов даже в США не разводят. Наши советские бараны — всегда лучше их задрипанных американских. Так он аж затрясся весь, но платок свой клетчатый не снял. Сидим, обедаем, а на него смотреть тошно. А намедни звонит мне по горячей линии президент из Франции, куда мы с Викторией Петровной недавно летали. Да, я там почти ничего на приемах не ел. Брезгаю, понимаешь, лягушек. Я их сроду никогда не ел: ни в жареном, ни в пареном виде. А французы — вроде культурные люди, а жрут эту нечисть за милую душу. Вот, зараза, забыл, о чем это я. Мне Чазов маразм старческий прооперировал, и от склероза чего-то пью, а мысли всё равно, как тараканы, разбегаются в разные стороны. Ага, вспомнил! Говорит он: Леонид Ильич, мы до сих пор под впечатлением вашего визита, а женщины Франции считают вас неотразимым — обаятельнейшим первым коммунистом планеты. Хорошо, Вика моя не слышала, а то бы запилила от ревности. Докладывает мне французский президент, значит, что мы, дескать, скрываем опасного латиноамериканского террориста и международного бандита — не то Санчеса, не то Манчеса, но по отчеству — Ильича.
Я сперва думал, президент пошутить решил. И тут же ему принципиально возразил, что отчество Ильич для всего прогрессивного человечества дорого и любимо. И что в мире есть всего два Ильича. Один — это я, а второй, всеми нами обожаемый и высокочтимый — Владимир Ильич Ленин. В общем, дал ему понять, что информация его — ложная. Но на всякий случай позвонил Андропову. И — ты представляешь! — выяснилось, что, оказывается, есть такой террорист и подрывник империализма, и зовут его действительно «Ильич». Он во Франции и ещё где-то в Европе вокзалы взрывает, людей гробит, а Суслов его пригрел. И после всех своих бандитских походов этот Ильич самозваный в Крыму отдыхает, неподалёку от меня, в санатории ЦК КПСС. Представляешь, до чего обнаглел? И награды ему наши дают, и валютой щедро снабжают. Ты сам знаешь, Костя, как нам эта валюта достаётся. Я тут же смекнул — это Суслов назло мне эту гадюку пригрел, чтобы меня и Ленина хоть как-то принизить. И говорю ему: ты, Михал Андреич, борись и дальше с империализмом и сионизмом, а мне с Косыгиным время от времени приходится к ним на поклон идти, просить доллары взаймы и хлеб покупать. И вообще, мне не нравится, когда люди погибают не за понюх табаку, даже если они не в нашем лагере живут, или сидят по андроповским путёвкам отдыха. Если тебе, дорогой товарищ Суслов, так дорог этот залётный бандюга, так содержи его за свой счёт, а валюту и ордена СССР на эту нечисть расходовать запрещаю. Учитывая бесценные ленинские труды по марксизму и, конечно же, мой скромный вклад в нашу общую ленинскую копилку полезных мыслей, я имею в виду свои замечательные книжки про «Целину» и «Малую Землю», которые Чуковский, ну этот самый, кто Мойдодыр смешно критикует, написал по заданию Политбюро. Мне недавно доложили из нашего главного отдела пропаганды и агитации: народ эти мои книжки, что Мойдодыр-Чуковский написал — запоем читает. Сразу же после водки книжки эти поглощаются массами очень хорошо. Вот из этого богатого теоретического наследия, исходи, Михал Андреич, и руководствуйся, и не путайся ты со всякой подзаборной швалью. И напоследок сказал я Суслову со всей своей прямотой, что настоящих Ильичей — всегда было и будет только двое. И третий, приблудный махновец, лично нам с вечно покойным и в то же самое время вечно живым Лениным ну просто на хрен не нужен. Вот так, Костя, я этой глисте в маринаде, Суслову засушенному, выдал, и как генсек и верховный главнокомандующий. А вообще, если он ещё раз назло мне припрётся летом в калошах на очередное заседание Политбюро, то я на него быстро управу найду.
Индия, любовь моя Однажды Леонид Ильич посмотрел увлекательную передачу Юрия Сенкевича о путешествии в Индию. Весь день ходил под впечатлением увиденного — ритуальных выступлений индийских йогов. И возымел желание съездить в Индию, с которой, в пику маоистскому Китаю, у СССР складывались прекрасные дружеские и торговые отношения. Министр иностранных дел Громыко быстренько организовал эту поездку, и вместе с советским послом в Индии они сопровождали Леонида Ильича. Генсека тепло и сердечно приняла премьер-министр Индира Ганди. Как дорогому и почётному гостю, Леониду Ильичу показали памятники истории и культуры.
— А как бы посмотреть этих голых чудаков-фокусников, которых яга зовут, — спросил Брежнев советсткого посла в Индии. — Любопытно увидеть, как их живьём в могилу укладывают, а им всё нипочём.
Желание великого и могущественного соседа было немедленно исполнено. Сын Индиры — Раджив (будущий премьер-министр) сопровождал Брежнева в этой поездке. Леонид Ильич был потрясён и во все глаза смотрел, как йоги легко и просто укладываются на доски с торчащими острыми гвоздями, прыгают на кусках стёкол, не проронив ни кровинки, отправляются на покой в глубокие могилы, пребывают там долго без воздуха, а затем благополучно воскресают, как ни в чём ни бывало. И вдруг в отдалённом углу раздались протяжные мучительные стоны. Делегация СССР приблизилась, и изумлённому Брежневу открылась страшная картина, которую даже в жутком бреду нельзя было себе представить.
Глубокий, высохший старик с длинной бородой, тянущейся до кончиков босых ног, с полуметровыми ногтями, пристроился возле миниатюрной кузнечной наковальни. Положив на неё свою мужское естество, он колотил по самому кончику небольшим молоточком и вопил от боли.
— Господи, царица небесная, да это похлеще всех гестаповских пыток, — всплеснул руками Брежнев. — Это что же за наказание такое ужасное? И в чём этот несчастный старик, которому всю его жизнь не стригли волосы и ногти, провинился перед властью? Пусть немедленно прекратят это издевательство над трудящимся человеком! Я готов на себя взять его вину, и если руководство Индии не возражает, то СССР примет на себя заботу над этим стариком. Поместим его в дом для престарелых, и не надо будет ему больше молотком стучать по этому нежному и чувствительному хозяйству!
Раджив Ганди, внимательно выслушав перевод бурного брежневского возмущения, вежливо разъяснил по-английски главному помощнику Брежнева Александрову-Агентову, что это один из самых старых йогов Индии, и что и его никто не наказывает и не принуждает истязать себя. Увиденный ритуал восходит к глубинам тысячелетий: в основе этого самоистязания сокрыт философский смысл познания учения йоги. Только через боль и страдание возможно достичь высот самосовершенствования, познать величайшее блаженство — нирвану, к которой стремятся все просветлённые.
Брежнев недоверчиво покачал головой, ничего не понял, и спросил своего помощника, которого очень ценил за ясный ум и блестящие знания:
— Объясни мне, Андрюша, в чём тайна этого дурацкого фокуса? Когда этому несчастному старику бывает хорошо?
Помощник спросил у Раджива и, засмеявшись, перевёл Брежневу: этому старику тогда хорошо, когда он промажет и стукнет не по плоти, а по наковальне. Тогда он испытывает величайшее блаженство.
— Поехали домой, — махнул рукой Брежнев. — Ну их к чертям собачьим с ихними фокусами. Русскому, а тем более, советскому человеку, эта душегубская индийская яга хуже смерти. Пусть уж лучше водку пьют и читают мои книги! Андропову срочно передайте через посольство шифрованную телеграмму — всё это яговское зловредное учение взять под особый контроль, и даже дух этот искоренить. Попробуй потом рождаемость в стране поднять, когда наши мужики начнут себя по херу молотками гвоздить.
В самолёте, увозившем его в Москву, Леонид Ильич выглядел грустным и немного подавленным. На другой день он отправился на охоту в своё любимое Завидово, и на вопросы его соратников и друзей-охотников, как ему понравилась Индия, морщился, и недовольно бормотал:
— Одно расстройство, ещё приснится, не дай-то бог, эта чертовщина. Эх, други вы мои, вы даже не представляете, как всем нам повезло — родиться и жить в нашей замечательной стране!
Леонид Шнейдеров
