— Масик, ты спишь? Надо же, храпит, как взаправдашний. Весь день палец о палец не пошевелил, выжрал две упаковки пива — от русского телевидения ни на шаг, а засыпает, изверг, как космонавт, по первой команде. А тут с утра дел невпроворот: курсы эти многосерийные, осточертевшие, от которых уже мозги набекрень, гонка в мыле по ангеботам, стирка, готовка. И так весь день на горящих мозолях, аж подошвы плавятся, а сна нет, хоть ты тресни и все тут.

Любовь зла – полюбишь и козла...

Сколько лет было ей, никто не мог точно определить. Лена натужно кашляла, будто только что освободилась из сибирских рудников, телом была до жути суха и костлява, платье полоскалось на ней как балахон на ветру. Курила она «Беломор», так пыхала зажатой в желто-черных зубах папиросой, что дым плотно окутывал ее коричневое, в глубоких прорезях морщин лицо, с которого смотрели проницательные глаза.

Бурбах в Саарбрюккене – экзотический эмигрантский заповедник. Тут практически можно изучать весь набор разновидностей человечества и заниматься практической этнографией. Что ж, приступим?

...Дочь моего друга повздорила в школе с одноклассницей, приехавшей из-за моря. Та ей крикнула:
— Убирайся в свою Россию!
Девочка обиделась:
— Сама убирайся на свой остров жрать свои кокосы, а я приехала к себе домой!
Когда поймем, что все мы приехали к себе домой, нам будет легче и яснее жить.

Пчелкин писал всегда. И дома, и в Америке.

Начал в детском саду с жалобы на заведующую — «Мы дети старшей групы проституем против...»
А потом пошло-поехало от юнкора Пчелкина по разным газетам и журналам: «Отличник всегда впереди», «Студент — это звучит гордо», «Кто, если не ты», «Пьянству — бой», «Утолим народный спрос», «Автоматизация как решающий фактор», а недавно даже в «Market Today» — «Сотрудничеству с Россией крепнуть».

Пчелкин встречает в гипермаркете знакомого писателя. Когда-то великий Гамзатов за ессентукскими шашлыками благословил его в литературу:

— Ты настоящий джигит, мой мальчик! Как сабля, твое золотое перо...

К завтраку Петер не появился, и дежурный врач больницы о чём-то долго беседовал с нашей дежурной медсестрой. Мне почему-то показалось, что они со злостью смотрели на меня. Я поднялся на второй этаж в соседнее отделение, где находились все те, кто имели диагноз шизофрения и паранойя, и договорился с Сабиной, что мы отправимся на прогулку в лес. И обязательно займемся тем, что не успели сделать в субботу. На всякий случай, я щедро побрызгался шипром из флакончика. Мама покупает мне этот мужской одеколон в русском магазине. Сабина обнюхала меня и осталась довольна.

Утром после завтрака мы зашли с комнату отдыха послушать теленовости и попали как раз в тот момент, когда министр внутренних дел Германии Томас де Мезьер, заявил об усилении контроля безопасности в стране. Он также сообщил, что компетентные органы в Германии по борьбе с терроризмом, установили принадлежность посылок с взрывчаткой к террористическому гнезду, расположенному в Йемене. Я лишний раз убедился в правоте Петера.

Немцы — самые недоверчивые люди на земле. Никаким чужим медицинским заключениям они не очень-то верят. Уж на что у меня, слава богу, надёжный, подтверждённый годами диагноз: врождённая олигофрения, а всё ровно усомнились. И отправили меня на обследование в Зонненберг. Психушка такая, санаторного типа. Тут все чисто, блестит, лифты работают. Ну, как не порадоваться за умалишённых, кто заслужили такую классную житуху.

Ленинград был серым, туманным и промозглым. Снег лежал пятисантиметровым слоем, но под ним хлюпала вода.
В аптеках на его вопрос таращили глаза, будто он спрашивал итальянскую обувь.
Всегда – нет. Пора б уже привыкнуть. Кроме микстуры от кашля.
Тогда, в Кишиневе, Розенбауму после концерта тоже притащили что-то такое из аптеки...  А Глоба разливался соловьем...