|
Любовь и другие неприятности
|
|
| litcetera | Дата: Воскресенье, 09.06.2013, 17:06 | Сообщение # 1 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 1363
Статус: Оффлайн
| От автора: Все события и персонажи вымышлены. Любое совпадение с реальными событиями и людьми является случайным.
Любовь и другие неприятности
с участием премьеров, президентов и королев
I. Воробышек хорохорится
Босоногая, в одной ночнушке, прямо среди ночи она выскочила на улицу. В ушах, как на заезженной пластинке, звучали слова мужа:
– Дина! Прости меня, хотя я еще в своих чувствах не совсем разобрался, но я должен тебе признаться... Я изменил тебе с другой женщиной... Не могу понять, как это случилось... Мы с ней вместе работаем. Она в нашей школе пионервожатая, разведенная, с ребенком. Я ей сочувствовал и сам не заметил, как мы сблизились. Я очень виноват перед тобой. Прости меня, если можешь...
Сперва ей хотелось рассмеяться – так это походило на дешевую мелодраму. Она отказывалась верить. Как – Максим?! Тот самый Максим, что носил у сердца медальон с прядью ее волос, целовал его, кто не мог прожить без нее ни дня – разлюбил ее?! Разлюбил - разлюбил - разлюбил – стучало в голове.
– Сама виновата, – подумала она. – Я так долго хотела охладить его надоедливый любовный пыл, что, наконец – то, добилась результата.-
Но самолюбие ни за что не желало принимать услышанное.
– Уеду, – решила она, – увезу Оленьку, он ее больше никогда ни увидит.
Несколько отрезвев на холодном воздухе, она вернулась домой. Муж курил на балконе и даже не заметил ее недолгого отсутствия. К ней вернулось обычное самообладание, но зеркало предательски выдавало внезапно осунувшееся и постаревшее лицо.
Маленькая собачка до старости щенок, – вспомнила она поговорку.
Надо же, за одну ночь она вмиг догнала свой, как ей казалось, уже не столь юный возраст, а может и обогнала его. Маленькая, сухонькая, побитая собачонка... Хотелось от отчаянья скулить на луну.
Но нет. Вот как раз этого она себе позволить не могла.
Он должен пожалеть, горько пожалеть о случившемся. Все будет так, как я захочу.
Пусть не сразу. Ничего. Потерплю, – твердо решила Дина и улыбнулась.
Улыбка была столь вымучена, что больше походила на гримасу боли и недоумения – одновременно какое-то детское непонимание незаслуженной обиды и горькая боль генерала в отставке.
До сегодняшнего дня она снисходила до своей семейной жизни.
Безусловное обожание, поклонение, предупреждение и исполнение любого желания иногда даже раздражали ее, хотя, конечно, в глубине души она была благодарна ему за воистину материнскую опеку, которой он окружил ее с первого дня их совместной жизни, а особенно, после рождения ребенка.
Максим был „кормящим отцом“, как его в шутку называла ее подруга Лелька. По ночам к дочери вставал всегда он, пеленал, укачивал. Только что грудью не кормил, но кашку - супчики варил, дефицитные продукты доставал – словом, был добрым домашним волшебником.
Почти всю работу по дому всегда делал он, твердо уверенный, что такому хрупкому, нежному созданию, как она, не подобает тяжело работать.
Действительно, она была как воробышек по сравнению с ним. Когда они ходили вместе, и он водил ее за руку, она даже на самых высоких каблуках выглядела как его взрослая дочь. Многие ей завидовали, а ей он казался примитивным.
Как-то общаясь все с той же Лелькой, она сказала:
– Он любит меня, но у него нет никакого опыта. Скучно мне с ним. Хоть отправляй его на обучение к многоопытной даме...
Лелька возразила, что гармония зависит от обоих, на что Дина твердо и уверенно заявила:
– Музыкант – мужчина, а женщина только инструмент, и от его умения зависит извлекаемая мелодия. Хороший музыкант любой, самый фальшивый инструмент так настроит – заслушаешься! -
Недаром она была отличным концертмейстером и знала толк в музыке.
В происшедшем Дина винила только себя:
– Это я убила его любовь ко мне. Не понимаю, почему женщины обычно злятся на разлучниц. Ничего удивительного, что одинокой женщине захотелось опереться на мужское плечо. Она окружила его пониманием и теплом, когда он приходил на работу не в духе. Не будь он тряпкой и будь я поласковей с ним...
– Забудется – быльем порастет, – утешала Лелька.
– Может оно и забудется, да вот по-прежнему уже не будет. А я хочу все или ничего. А так как все уже было – остается ничего.
Тем не менее, они по инерции продолжали жить под одной крышей и для окружающих делали вид, что ничего не произошло.
Однажды Лелька с мужем пришла к Дине поздравить с годовщиной свадьбы. Все было пристойно – с цветами и тортами. Неожиданно Максим предложил прокрутить фильм с их свадебным путешествием. Медовый месяц они провели на Селигере.
Это был фильм, воспевающий даже не любовь, а, скорее, ее объект. Так можно снимать только предмет восхищения и преклонения. Но вдруг, с какой-то садистской ухмылкой, Максим переключил скорость, и на экране смешно запрыгало и задергалось прежде столь милое сердцу создание.
Стало неловко. Гости засобирались домой. Правду, видно, говорят, что разбитый кувшин не склеить.
II. Воробышек рискует
Как известно, ничто не лечит любовные раны лучше, чем новая любовь.
Срочно сходив к косметологу и парикмахеру, и приведя себя в боевую форму, Дина, взяв отпуск, вылетела в Москву.
Там жил ее троюродный брат Игорь. Он был поэтом, вращался в театрально - богемной среде и принадлежал к золотой молодежи. Был умен, боек, и небездарен.
Поездка удалась как нельзя лучше. Дина давно глянулась своему дальнему родственнику, теперь же огонь страсти разгорелся вовсю.
Его остроумие и утонченность, блеск, придаваемый средой, сделали свое дело. Вспыхнул яркий красивый роман, заслуживающий продолжения.
Как любой женщине ей стало нравиться нравиться мужчинам, и она вновь расцвела.
Вскоре Игорь приехал с шумно-бурлящим ответным визитом.
Квартира кипела от гостей и смеха. И Максим – занятый праздничный суетой вокруг встречи и приема гостя, семейными заботами – и думать забыл о своей случайной связи.
Был счастлив, видя светящиеся глаза жены. По большому счету ему никто, кроме нее, и не был нужен. И та случайная женщина должна была только помочь ему выстоять в его огромной любви к жене.
Всё хорошо не бывает... Игорь крутился среди диссидентов, писал не то, что надо, говорил, что хотел, естественно, был „на карандаше“, и твердо решил уехать. В то время проще всего было уехать в Израиль. Его не остановила даже новая любовь.
В Москве ходили упорные слухи, что ворота на Запад после Олимпиады захлопнутся, и надо спешить. В бурности и яркости его чувства сомневаться не приходилось, но судьба уже несла во весь опор как необъезженная лошадь...
Когда Дина заявила подруге, что уедет в Израиль и увезет с собой дочь, Лелька не поверила. Не сможет! Не хватит у нее духу! Зачем? Ведь здесь размеренная, налаженная жизнь, интересная и престижная работа, родные, друзья, комфорт.
А главное, отец, человек глубоко русский... Во время войны он полюбил еврейскую девушку, спас ее, женился и даже внешне стал походить на еврея.
Детей не было. Лишь через долгие десять лет родилась дочка. Первым словом долгожданной Диночки было „Ма-па“ и он очень этим гордился. Часто старые евреи принимали его за своего и затевали разговор на идиш. Он ничего не понимал, виновато улыбался, и жил счастливо со своей женой, дочерью и внучкой. Максима он очень любил.
И – категорически отказался уехать – партия, социализм и Родина были ему неделимым монолитом, не говоря уж о непонятной чуждой стране и преподавании в университете, без которого он не мог себя представить.
Кто мог тогда предположить, что понятие Родины станет таким неопределенным.
Дина, раздираемая противоречивыми чувствами, заметалась. Больше всего она боялась, что муж и ее родители не дадут ей разрешения на выезд.
С родителями она договорилась. Мать решилась поехать с ней. Дина, правда, надеялась, что и отец, в конце концов, передумает, но ошиблась. Оставалась проблема с дочкой.
Однажды она привела свою подругу в шоковое состояние, когда с сухими от страсти глазами заявила:
– Знаешь, Лелька, я готова уехать даже без Оленьки, но боюсь, что не смогу больше родить. Ведь я такая мелкая, с трудом родила...
Лелька была потрясена. Как? Неужели мать готова расстаться со своим ребенком ради личного счастья? Такой эгоизм был ей непонятен, и она прямо сказала об этом Дине. Та в ответ непривычно съежилась и ничего не ответила.
Дина подала на развод.
Свекровь Дины – умная, волевая женщина, была больна. Известие о крахе семейной жизни Максима и об отъезде невестки с любимой внучкой было для нее страшным ударом. Тем не менее, она сказала сыну:
– Дина имеет право быть счастливой. Если она считает, что там ей будет лучше, и она найдет свою судьбу – ты должен отпустить ее и помочь ей уехать.
Дина стала готовиться к отъезду. Никто не мог поверить в его реальность. Все надеялись, что время залечит раны и всё наконец-то наладится. Леля уговаривала подругу передумать, говорила, что московский родственник – это не серьезно, и однажды та показала ей письмо. От него....
Письмо жгло руки...
– Боже мой, – подумала Лелька, – если бы мне кто-нибудь написал такое, я бы, наверное, тоже не устояла.
„Диночка! Дорогая, единственная моя девочка. С тех пор, как мы расстались, прошло полгода, и все это время я живу только тобой. По ночам просыпаюсь и чувствую твое дыханье, и от отчаянья, что ты так далеко, начинаю задыхаться.
Мне чудится запах твоих волос и слышится твой голос...
Скоро Новый год, я позвоню тебе ровно в двенадцать, и новогодняя ночь будет нашей. Мне так тебя не хватает. Приезжай поскорей, моя ненаглядная...“
Куранты били, как сердце. Зазвонил телефон. Слезы... смех. Бурные захлебывающиеся фразы – и все препятствия сметены. Решительное сжигание мостов – увольнение с работы, запрос характеристики и монотонное ожидание разрешения на выезд. Попутно легкий, ничего не значащий роман с не очень молодым, одиноким художником Радкевичем.
Максим по просьбе Дины ушел жить к матери, но все еще надеялся на сохранение семьи. Кооперативную квартиру Дина переписала на него. Отношения с Максимом оставались теплыми и дружескими, и ничто не предвещало быстрой развязки. Даже Радкевич стал их общим другом.
Ему нравилось подвозить ее, куда бы ей ни хотелось и казалось, что в кабине становиться теплей, и мотор работает радостней, когда она рядом.
Для него Дина была поздняя любовь – и она оказалась последней. Инфаркт за рулем – и вся жизнь только в прошедшем времени...
Потеряв так внезапно столь преданного и надежного друга, Дина поняла: „Надо спешить жить!“
А тут пришло и разрешение на выезд.
III. Гнездо на ветру
Максим пришел в отчаянье, не мог смириться с мыслью о разрыве и чуть ли не на коленях умолял Дину остаться.
Она заколебалась – привычная устроенная жизнь, близкие люди и проверенные жизнью отношения. Там хоть и прекрасная, но вдруг – иллюзия, жесткая борьба за выживание, ответственность за ребенка и боль за остающегося отца... Но выбор был сделан.
– Поздно, – ответила она, – раньше надо было нам думать. Наше самолюбие сыграло с нами злую шутку. Единственное, что я могу тебе обещать, если ты в течение двух лет выберешься и приедешь, то мы будем вместе. Ровно столько времени я буду ждать тебя...
Вокзал... Расставание-прощание, как понимали, навсегда! (потому что предателей, как тогда считалось, Родина обратно не принимает.) Последние минуты перед отправлением, когда уже нечего сказать... и больно смотреть отцу в глаза – а поезд... да скорее бы он уже ушел!.. Замёрзшие лица... Съёжившийся воробышек
Раньше - раньше, поздно - поздно – простучали колеса, унося в неизведанность растерянного беззащитного воробышка, покорную судьбе маму Дины, и, еще до конца не понимающую что происходит, семилетнюю девочку Олю.
Максим помнил о сроке, но мать болела. С пионервожатой отношения как-то сами собой увяли – с отъездом Дины отпала необходимость самому себе что-то доказывать и интерес к другим женщинам улетучился. Все они казались априори хуже.
Мать пришлось вскоре похоронить, и, поставив ей памятник, он срочно засобирался. Дочка писала: “Торопись папочка приезжай поскорей мы очень тебя ждем“.
Как только Максим подал заявление на выезд, его вызвал директор школы:
– Я не могу больше держать тебя на педагогической работе. Чему ты научишь детей – измене Родине...
Максим сам учился в этой же школе и после блестящего окончания университета был приглашен там преподавать. Детей он любил, они платили взаимностью. Работа, которой он отдавался со всей невосполненностью одиночества, притупляла его боль.
Пришлось пойти работать в свой же жилкооператив кочегаром. Работа сезонная. В теплое время года Максим перебивался случайными заработками. Не зря он был физиком – за что не брался, все у него спорилось: чинил импортную аппаратуру, мог поставить сантехнику и газовую плиту, и одним из первых в городе стал делать то, что сейчас называется евроремонтом.
И тут новая неприятность – слухи подтвердились – выехать за рубеж стало невозможным.
– У меня там жена и дочь, – возмущался Максим.
– Жена бывшая, а дочь – несовершеннолетняя, и вызвать вас к себе не может. Ждите, когда ей 18 исполнится, – отвечали ему.
Казалось, нет выхода. Накатило отчаянье.
.
Вместе с другими отказниками Максим забаррикадировался в Главпочтамте. В знак протеста они объявили голодовку. Их раскидали, избили и после короткой отсидки выпустили под надзор.
Радио «Свобода» сообщило об этом инциденте на весь мир, но все было тщетно.
Красавец сиамский кот, разделявший его одиночество, против своей воли, тоже принял участие в голодовке. Уходя из дому, Максим забыл оставить ему достаточно корма.
Встреча с домашним питомцем была горячей, но не дружеской.
Едва завидя Максима на пороге, кот прыгнул на него, кусаясь и царапаясь от злости, и выскочил в открытую дверь.
В доме был разгром. Исцарапанная мебель, перевернутые стулья, разбитая посуда и сорванные шторы...
Время и шло, и бежало, а ничего не решалось. А тут и Оля написала, что мама собирается замуж, и приезжать вроде бы ни к чему.
Тоска вцепилась в горло, как волкодав, – все теряло смысл.
Один он, впрочем, не был – вертелись в его квартире какие - то женщины – соседи видели их по утрам, но вряд ли он долго помнил их имена.
В том же доме жила миловидная разведенка Алена с сыном Димой. Муж ее с родителями несколько лет назад уехал в Израиль. Она с ним не захотела поехать. Однако в Израиле он задержался ненадолго, При первой же возможности подался в Америку, там женился и осел.
Общие проблемы и интересы сблизили Максима и Алену. Она надеялась, что Максим скажет:– Остаюсь!
Но он не скрывал – уехать во что бы то ни стало, если не к жене, то хотя бы к дочери.
Это подтолкнуло Алену – и она пишет за море-океан...
Да! Первая любовь не ржавеет – бывший муж Алены разводится и вызывает ее с сыном к себе в Америку. Но шансов выехать к бывшему мужу у нее тоже не было. Алене удалось переехать в Америку только благодаря перестройке. Рухнули привычные ограничения и устои, открыв желающим дорогу на Запад.
В Нью-Йорке у нее рождаются еще двойняшки. Как только они чуть - чуть подросли, Алена устраивается работать во Всемирный Торговый Центр. Офис, в котором она работала, находился в одной из башен-близнецов, как раз на том этаже, куда впоследствии врезался самолет с террористами.
Но судьба пощадила ее. Ровно за два месяца до этого Апокалипсиса - ее без объяснения причин – неожиданно увольняют с работы. Как раз в это время Лелька (бывшая ее соседка) проездом в Чикаго встретилась с ней. Аленка очень сокрушалась вынужденным бездельем, скучала по работе.
Вот так - то: никогда не знаешь, где споткнешься, что найдешь, а что потеряешь.
Продолжение следует
© Лариса Корешковская
|
| |
| |
| litcetera | Дата: Воскресенье, 09.06.2013, 17:09 | Сообщение # 2 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 1363
Статус: Оффлайн
| IV. Ай да воробышек!
Ну, вот приехали...
Начались тяжелые будни, битва за язык, за место в тени жгучего ближневосточного солнца.
Сразу, из любовно опекаемого воробышка, она стала главой семьи. Надо было начинать все с нуля, все сначала. Снова научиться говорить, понимать, думать по - другому.
Учиться заново дышать: не так как привыкла, а как принято в чужой стране. И вживаться, вживаться, вживаться – что с возрастом все сложней и трудней.
Замуж Дина чего - то не вышла... не вышло...
От любви до постели – один шаг, а до брака еще надо добраться - есть еще важные вещи на свете, и каждый свободен, и каждый ходит сам по себе, и женщин на свете много, а мужчин всегда на одного меньше…
Ее стали преследовать ночные кошмары. Она боялась ложиться спать.
– Опять какая-нибудь гадость приснится.
Одиночество и невысказанность преображались в ночных сновидениях в абсолютную безысходность.
Подросшая Оля в своем эгоизме переплюнула даже ее. Девочка ничего не хотела знать о проблемах матери, где-то вычитала, что ей для счастливой жизни нужны только положительные эмоции.
Друзей у Дины не было. Они остались далеко, в той, прошлой жизни. Новые друзья в этом возрасте, да еще здесь, на чужбине, не заводились. Не тараканы же...
Старожилам, а тем более недавно прибывшим не до твоих бед - своих хватает.
Да и дух соперничества и, какой-то не всегда выдуманной конкуренции, не располагают к истинной открытости и откровенности. Формула преуспевания предполагает навечно приклеенную „американскую“ улыбку и, в лучшем случае – равнодушие.
И вот, эта загнанная вглубь души боль невостребованности и неосуществленности - вырвались сценариями снов, от которых она кричала, просыпаясь в холодном поту.
И так почти каждый день. Сны были разные, но во всех она оставалась одна в чужих городах и странах. Бессловесная и беспомощная...
Однажды ей приснился сон, который она пыталась разгадать.
Как известно, Дина была полукровка, к тому же родители, как почти и все в бывшем Союзе, были атеистами. Она толком не принадлежала ни к одной конфессии.
А тут вдруг во сне она, хоть и без креста на шее, слышит церковную литургию. И в растерянности и с ужасом думает:
– Кто же я? Иудейка, предавшая веру и самого Бога!.. или христианка, наконец-то к Богу дорогу открывшая? И что мне дальше делать? Признаться всем, что я крестилась, или откреститься от Христа?
– Господи! Помоги мне разобраться, – подумала она и впервые за много дней проснулась как-то легко и с улыбкой.
Мать Дины умерла, и она осталась одна с дочерью. Девочка подросла и жила своей жизнью. Максим сообщил, что хочет приехать, но его не выпускают.
Надежда на скорый приезд мужа растаяла. Но смирение не приходило. Во сне и наяву она искала возможность переспорить судьбу...
И – снова сон... Очень странный – она приглашена в королевский дворец на праздничный ужин. И за столом ей отведено место рядом с самой Елизаветой II.
Одаренная королевской милостью, она общается с английской королевой, потом выходит погулять в дворцовый парк, а вернуться назад не может...
Вокруг двери, двери, но блуждая по дворцу, она никак не может вновь вернуться туда, где так светло и празднично. Всё какие-то бесконечные лабиринты, из которых нет выхода. И вдруг неожиданно встречает свою тётушку-придворную даму. Ей- то известны все ходы и выходы. Туда-где играет музыка, где все веселы и беспечны.
Досмотреть сон до конца не удается.
Дочь будит её:
– Мама! Мама! Вставай! На работу опоздаешь.
Весь день Дину мучает мысль: – К чему бы этот сон? К добру ли?
И тут вспоминает. Мать ей рассказывала, что ее сестра перед второй мировой войной уехала из Бессарабии изучать медицину в Бельгию, пережила там оккупацию и концлагерь, потом вышла замуж и осталась.
Оказывается, не только сыр и шоколад, но и алмазы могут быть бельгийскими. Муж тёти, ювелир, в конкурентной борьбе получил своеобразный Знак Качества – пробился в поставщики королевского двора.
В основном тётя жила в Бельгии, но на родине предков у нее тоже был дом и сын служил в Армии обороны Израиля. По поводу и в честь приезда из Союза сестры с племянницей – был дан большой праздничный ужин с приглашенными поварами и официантами.
Гости сверкали золотом и благополучием, все было пышно и через край, хоть и со вкусом и весьма изысканно.
Стол ломился от яств, тосты, как и блюда, сменялись один за другим, все желали им легко и быстро освоиться на новом месте, улыбки были широки и дружелюбны.
На другой день тётушка отвезла их на заранее снятую квартирку где-то в соседнем городке и благополучно испарилась.
Иногда позванивала: этак раза два-три за все годы.
Разумеется, Дина с матерью были предоставлены сами себе – и все трудности с устройством на новом месте, поиском работы, изучением языка и прочими проблемами – пришлось преодолевать самой, без чьей-либо помощи.
И все-таки, несмотря на прохладные отношения, Дина решилась позвонить тёте в Бельгию. К удивлению, та горячо откликнулась на просьбу помочь ей вытащить Максима и даже утешила: – Что-нибудь придумаем.
– Ну конечно. Они же вхожи во дворец. Сон-то оказался вещим, – в душе Дины затеплилась надежда.
Мать Дины, когда впервые за много лет поехала в гости к сестре в Бельгию, была шокирована. По возвращению домой она важно рассказывала, что была на королевском обеде во дворце.
Никто ей не верил, и потихонечку посмеивались над ее, как тогда казалось, нелепыми выдумками.
Однако же колесо судьбы сдвинулось с мертвой точки и весело завертелось...
Тётя и её муж поставили на ноги всех своих влиятельных друзей.
Королева Бельгии Фабиола не осталась равнодушной – и Дина получает рекомендательное письмо к королеве Елизавете II.
Вскоре Дина получила уведомление:
– Ее Величество королева Англии Елизавета II соблаговолит принять мисс Маняшеву такого-то числа такого-то месяца ...
Окрыленная надеждой, Дина вылетела на королевскую аудиенцию в Лондон в назначенное время.
Дина прилично владела английским, и услуги переводчиков не понадобились.
Был это закрытый прием, журналисты о нем не знали. Обе стороны хранили о нём молчание – одна из суеверия, надежды и боли, другая – потому, что это было право частной жизни.
Скорей всего королеву поразили глаза Дины и убедили даже без слов - надо помочь. Глаза были самое замечательное на ее лице. Когда воробышек волновался, казалось, он состоит из одних только глаз.
Елизавета II пишет „Железной Леди“ – премьер-министру правительства Её Величества Маргарет Тэтчер. Тэтчер как англичанка знает, что слово, написанное даже королевой без власти, все - таки – королевское слово.
И на встрече Тэтчер с Горбачевым, возможно из-за взаимной симпатии, о которой болтали журналисты, или, желая выглядеть на Западе либералом, Горбачев решился сделать одолжение, которое ему ничего не стоило.
Да и какую опасность представлял для СССР бывший учитель, промышлявший ремонтом квартир, владелец только одного госсекрета – в какой руке советские учителя держат мел...
V. Гнездо на троих
Любовь - любовью, а характер у каждого свой, и не всегда уживчивый. Известно, что бороться, преодолевать, казалось бы, непреодолимые препятствия во имя любви проще, чем понимать, уступать и прощать друг друга в мелочах.
Была у Максима, неприятная для семьи привычка; обижаясь, замыкаться в себе и неделями отмалчиваться.
Это выводило Дину из себя: иногда у нее возникало желание чуть ли не растерзать этот безмолвный протест - несоизмеримый с причиной, его вызвавшей.
Годы разлуки стерли из памяти те и другие неприятные моменты. Жизнь, прожитая врозь, конечно изменила их. С одной стороны приучила к терпению. Они научились ценить друг друга и короткие мгновения счастья, но трудности интеграции мешали.
Снова вместе и – опять какие-то недоразумения.
– Оленька! Я вот написал сочинение на иврите. Проверь, пожалуйста.
– Конечно, папа. Но не сейчас. Меня ждут друзья. Давай завтра.
А завтра вновь какие-то важные дела. И снова демонстрация обиды.
Но теперь никто не ублажает.
– Хочешь дуться... Ну и дуйся на здоровье! Смотри только не лопни, – предупредила его Дина.
– Знай, мы привыкли справляться со своими проблемами сами, - продолжила она. – Девочка выросла вдали от тебя и отдалилась. Если тебе что-то надо- то попроси, подожди, а не требуй незамедлительного внимания.
Максим все молчал.
– И не пугай нас своей обидчивостью. Сейчас и здесь это уже не пройдет, – твердо и сухо заметила жена.
Да, все стали немного другими – более жесткими, независимыми и... равнодушными. Что поделаешь? Трудности в жизни не только закаляют и укрепляют, но и ожесточают.
Дина всячески давала понять, что теперь она будет главой семьи. Все здесь заработано ее трудами, это гнездо она свила сама: и жизнь в нем будет течь по ее законам.
Однажды ей уже пришлось переступить через жалость, сочувствие, сострадание.
Когда она поняла, что жить со стареющей матерью (может иногда и излишне капризной, а может в чем-то и правой) требует дополнительной гибкости,- она сказала той как отрубила:
– Отдаю тебя в дом для престарелых. Знаю, тебе там будет плохо. Но, я не могу себе позволить тратить нервы еще и на тебя. Я сейчас единственная глава семьи и отвечаю за наше выживание. Пойми и прости. -
Она понимала, что матери будет одиноко и безрадостно сосуществовать с такими же, как и она, отживающими людьми, многие из которых были значительно старше ее, что конечно только приблизит ее конец.
Дине было очень больно, тяжело... Но что делать? Она должна была работать, подымать Оленьку...
И она продолжала жить дальше, несмотря на укоры своего я.
Привыкшая быть в центре мужского внимания, умеющая всегда это внимание завоевывать, тонко обыгрывая свои слабости, она теперь, как никогда раннее, нуждалась в ласке, восхищении...
Зарядиться! – чтобы идти дальше.
Мать же своими скандалами, недовольством, жалобами, нытьем и просто постоянным присутствием, отвлекала, требовала дополнительных душевных затрат.
А расчетливость и экономия – вот основной принцип в эмиграции, где все так и норовят воспользоваться твоей неопытностью, слабостью, незнанием местной специфики.
В самом начале как-то пошла Дина по магазинам закупиться. Денег было мало и надо было исхитриться, чтобы на все самое необходимое хватило.
В мясной лавке учли, что язык у нее еще был „ампутирован“ и всучили целый килограмм никому не нужных потрохов. И ведь на последние деньги. Хоть плачь от досады. И плакала...
Ну, а толку? Вот уж точно – весь толк вышел – одна бестолочь осталась.
Для экономии часто ездила на рынок в соседний пограничный городок, где бывало и постреливали. А как иначе? Цены-то там доступней.
Каждый раз говорила себе:
– В последний раз! ... – и снова ездила.
А потом давала детям уроки музыки. И пальцы, помнившие каждый последующий звук, незаметно подрагивали, и непонятно было: то ли это гаммы вызывают волнение, то ли волнение дает новую окраску даже гаммам.
Она часто вспоминала свой первый день работы в новой стране. Это был детский сад, где она осталась одна с целой ватагой не совсем понятно, о чем горланящей, малышни.
Сперва растерялась от неожиданно обрушившейся на нее ответственности. Но как - то неожиданно нашла с ними общий язык, увлекла их, сыграв ноктюрн Чайковского.
Потом пришла директриса. Оказалось – та в замочную скважину следила за ней. Когда убедилась: можно доверить деток, взяла на постоянную ставку. Так она стала музыкальным воспитателем.
Это дало ей возможность зарабатывать и социально утвердиться.
Умная, трепетная, тонко понимающая и чувствующая душа была, однако бесхозна. Поверхностное общение не могло заменить ей глубоких чувств и не давало ощущения счастья, что старило ее... Съёживало душу и сердце...
Иногда бывали случайные встречи. Они вызывали только брезгливость и желание поскорей о них забыть.
Время утекало, а с ним и невостребованная красота, талант быть Женщиной и много других сопутствующих только счастливым талантов. Се ля ви!
Увы! – такова жизнь одинокой, хоть и прекрасной Незнакомки. Ведь для большинства она так и оставалась незнакомкой, несмотря на то, что всегда считала – понимала – Скромность женщину не столько украшает, сколь укрощает!
Однажды, от тоски и неприкаянности чуть замуж не вышла, но...
Ей казалось, они принадлежат к разным поколениям.
Звали его Рикки. Студент. Несколько ее моложе. Звал ее в Канаду к своим родителям, в Калгари. Она чувствовала себя его усталой матерью. А Калгари… - это вроде на другой планете. И опять другая страна. И опять все сначала.
Через много лет, когда она приехала навестить отца, на Лелькин вопрос:
– Почему они не переезжают в другую, более спокойную страну, например, в Канаду?
Дина коротко и грустно бросила:
– Еще одну эмиграцию я просто не переживу.
Даже радость встречи не смогли скрыть преждевременные морщинки и потускневшие Динины глаза. А непривычно огрубевшие руки пианистки были красноречивей всяких слов.
Встречаясь с подругой, она избегала разговоров об Игоре. Охотно рассказывала об Оленькиных успехах, показывала ее фото. – Она тогда служила в армии. Собиралась поступить в университет на юридический факультет.
Отпуск пролетел незаметно быстро. Уезжая, Дина обещала отцу:
– На следующий год Оленька обязательно приедет.
Но, к сожалению, дедушка встречи не дождался. Неожиданно заболел и умер.
У Оли тоже случился момент, когда она отчетливо поняла – до чего хрупка наша жизнь и благополучие.
Как-то в очередной раз, возвращаясь со службы на выходные домой, ей захотелось выйти из автобуса на остановку раньше – немного пройтись.
Автобус, переполненный такими же юными солдатками и парнями в защитной форме, привычно запыхтел и поехал дальше. Но далеко отъехать не успел...
Прямо на ее глазах его разнесло. Ее, к счастью, даже осколком не задело! А ведь и она могла там остаться! Матери она не стала рассказывать, что тоже была в том автобусе... всего за несколько минут до взрыва…
Дина также однажды испытала шок, когда узнала: супермаркет, в котором они обычно закупаются, взорвали! Ей повезло – она полчаса как уже была дома... с покупками. Долго потом в голове вертелось –
Могла не успеть. Могла задержаться...
Так и жили.
Жизнь, с ее большими и маленькими проблемами, мгновениями радости и ежедневными буднями, неслась, по ей только и еще Богу известному плану, выстраивая личные судьбы.
Прошли годы.
И вот уже Оля молодая мама двоих прелестных деток. Талантливый адвокат. Максим преподает в колледже для особо одаренных детей. Дина учит музыке. А где же Игорь?
Давняя Динина подруга, та самая Лелька, что так горячо сопереживала ее любовной драме, недавно заглянула в городской Дом Печати к знакомой журналистке и, в недавнем прошлом, поэтессе.
Та показала ей изящно оформленную книгу карманного формата с дарственной надписью. Фамилия на обложке бросилась в глаза – Игорь!..
– Откуда у тебя этот сборник? - осторожно спросила Лелька, перебирая в уме варианты.
– В Москве автор подарил.-
– В Москве!?
– Да. Он там менеджер в международном консорциуме.
– Сукин сын! - подумала Лелька, вспомнив каламбур: – Никогда не бегайте за мужчинами и троллейбусом – всегда будет следующий.
И сама сочинила:
– Любить поэта не грешно, вот только бегать надо быстро!
Ну, а стихи... Это были стихи о скалистых пустынях, в которых ночью слышится каждый шаг, о взрывающихся автобусах и золотом Иерусалиме, над которым, как шмели, жужжат пули...
И пошла Лелька своей дорогой, повторяя только что прочитанные строки:
Откройся же мне,
Бог любви и свободы,
Дыханием неба,
Движением вод.
Я в вечном кругу,
Изнемог я под требой.
А где ж Твой Мессия,
Который грядет?..
© Лариса Корешковская
|
| |
| |
|
