| saadi | Дата: Понедельник, 16.11.2015, 12:23 | Сообщение # 1 |
|
Генерал-майор
Группа: Модераторы
Сообщений: 173
Статус: Оффлайн
| Леня Шильдкрот, мой сосед по дому, вернулся из поездки в Иерусалим мрачный. Его не было те самые три недели, пока жара у нас в городе перевалила за сорок при очень высокой влажности. Так обычно бывает, когда ветер дует с моря.
Леня в такое время уезжает в Иерусалим, где климат посуше и дышать легче. Конечно, он мог бы в эти дни вообще не выходить из дома, но у него конфликт с кондиционером, который здесь называется дурацким словом «Мазган». Леня простужается и почти все жаркие месяцы болеет, причем всеми простудными болезнями, известными нашему общему врачу уха, горла и носа Семену Радкину.
Лене в одном повезло. Поликлиника больничной кассы Маккаби — в начале нашей улицы, и он ныряет туда, как краб в море.
В этот раз Леня долго собирался в Иерусалим. Еще бы немного потерпел, и жара бы спала. Так, собственно, и получилось. На следующий день после его возвращения температура воздуха достигла градусов тела, 36 и 6. Любопытно, что вода была на градус холоднее, то есть почти то же самое, что воздух, только мокро. Через неделю стало 27, и купальный сезон при температуре воды 25 закончился. Началась зима.
Так случилось, что пока Леня собирался в Иерусалим, нагрянули праздничные дни, со всего мира стали съезжаться евреи на Рош Хашона, Йом Кипур, Суккот и Симхат Тора, и в стране перестали работать, как в России на Новый год или майские, только не две, а все три недели. В это время в Иерусалиме нормальную гостиницу не достать.
У Лени в Иерусалиме никого нет. Обычно он позволяет себе снять в городе гостиницу недалеко от Яффских ворот и отдыхает от повседневной жизни изучением Вечного города, бесцельным хождением с разинутым ртом и глазением по сторонам. Разве что пару раз подойдет к Стене Плача поблагодарить Б-га вообще за жизнь. Он никогда ничего не просит — все что ему надо, у него есть.
Леня говорит, что в Святом городе он отдыхает душой. Впрочем, от чего он отдыхает дома, не ясно. В повседневной жизни он не делает ровным счетом ничего: встает когда получится, идет на море, там прогуливается по берегу до пятой двухэтажной спасательной будки и обратно, километров пять-шесть, пьет черный, как деготь, кофе на берегу, читает газету, днем обедает в одном из русских ресторанов, потом зайдет домой вздремнуть ненадолго, вечером сходит на центральный рынок, где поймает кого-нибудь из знакомых и начнет задавать свои еврейские вопросы, типа почему Г-дь ничего не хотел от Сарры, а только от Авраама, или почему Сарра сразу умерла, узнав, что Авраам чуть не убил сына. Или может спросить, зачем Ной взял с собой в Ковчег навозных мух? Не было бы лучше, если бы их смыло Потопом?
Когда наступают сумерки, Леня смотрит телевизор и ругает обе власти, израильскую и российскую. К обеим у него стойкая и давняя неприязнь, потому что они ничего не могут. Или идет в синагогу. В нашем районе их штук двадцать всех направлений и мастей, в смысле английские, русские, французские и местные, ультра ортодоксальные, ортодоксальные, сионистские, реформистские и либеральные. По утрам в субботу, когда совсем тихо и по нашей улице не ходит транспорт, со всех сторон из открытых окон синагог слышен гул, похожий на мычание.
Леня ходит в самую близкую, русскую, в ста метрах от дома. Именно наш раввин посоветовал Лене телефон знакомого, у которого своя небольшая гостиница. Там случайно оказался свободным двухкомнатный номер. Хозяин первым делом спросил Леню, верующий ли он.
— Время от времени, — не соврал Леня.
— Тогда постарайтесь не шуметь и вести себя прилично.
Леня схватился за этот номер и в течение часа исчез на три недели.
— Что с тобой, Леонид? — спросил я, глядя на его тяжелое настроение. Мы сидели за столиками ресторана прямо под окнами нашего дома, пили чай и ждали, когда нам принесут толстую пиццу, мне с тунцом, ему с козьим сыром.
— Иногда человек может совершить такое, что диву даешься, — пробурчал он, — и где, на нашей Святой земле! Наши праотцы-сионисты мечтали о том, что здесь появятся собственные проститутки и воры? Так они своего добились. Я бы сказал, даже преуспели. Но вот такого я никак не мог ожидать!
Я посмотрел на него с любопытством поверх стаканчика. Чай был горячий, я еще не успел отпить, как стекла очков уже запотели и Леня еле просматривался в тумане.
— Ты помнишь, я поехал в гостиницу по рекомендации нашего раввина. Зашел, отрекомендовался, напомнил, что заказал номер. Хозяин, а это он меня встретил, обрадовался, расспросил про ребе Залмана. Я рассказал, что изредка его вижу и передал привет. Хозяин обрадовался, будто ближе Залмана он никого в жизни не знал. Сказал, что мне здесь будет хорошо. Звали его Ионатан. Я сперва думал, что он ашкеназ, но, представь, он оказался из Марокко. Ни за что бы не подумал! Тут и я со своей стороны обрадовался. Помнишь, я тебе показывал, у меня есть одна штуковина на иврите, которую я по случаю купил в Марракеше?
Я вспомнил. Это были два прямоугольных куска кожи, темные, как бока старых чемоданов. Они были исписаны текстами на иврите. Леня, несмотря на сомнения грамотных людей, полагал, что это отрывки из Торы, написанные на пергаменте. Мне же казалось, что это древние деловые письма. Тем более, что если их начать соединять и скручивать, свиток получится толще кабельной катушки. Основным аргументом Лени было то, что продавец не мог его обмануть. Наивная душа. Кто же, как не он?
В дополнении к свитку Леня с гордостью демонстрировал всем высокую чернильницу из слоновой кости с серебряными окантовкой и крышкой, а также перо из той же кости, очень подходящее для работы с текстом по коже.
— Ты же знаешь, — продолжал он, — я всегда их беру с собой, не потому, что это ценность, хотя я уплатил за них всего… — Тут он называл такую низкую цену, что возникал вопрос — а не слишком ли Леня переплатил?
— Ты же знаешь, это у меня как талисман. Если они не со мной, мне кажется, обязательно случится несчастье. Поэтому я всегда беру их в дорогу.
— Ты, брат, суеверен. Не замечал.
— Гостиница, — продолжал он, — скажу тебе прямо, так себе. Типичная гостиница для ортодоксов-паломников, приезжающих отовсюду минимум раз в год в Иерусалим. Коридор, маленькая гостевая с встроенной кухней, диван, круглый стол, два стула, спальня величиной с одну двухместную кровать, шкаф. Чтобы открыть обе дверцы, надо встать ногами на кровать. Тушки тараканов лежат в коридоре под лестницей и во всех углах. Видимо, их так усердно травят порошком, что не успевают убирать. Но это сойдет, две-три недели можно потерпеть, как ты считаешь?
— Наверное, — предположил я.
— На стенах у них там картины. Хасиды танцуют, портрет их главного хасида, широколицего старичка с бородой, в шляпе, талесе и тфелином на лбу, в коридоре на одном этаже — хасид молится, на другом — хасид изучает Тору, — одно и то же везде, как во всех домах у хасидов. Будто они ничего больше не делают, как танцуют, молятся и изучают Тору, и жен у них нет. Впрочем, как и фантазии. Хозяин предупредил меня, чтобы я вел себя тихо, потому что соседи у меня религиозные, добропорядочные люди люди. Если бы ты знал, как орут эти добропорядочные люди и их дети, которые бегают туда-сюда по коридору, ты бы в жизни не поселился в этом вертепе.
— Не повезло тебе, — согласился я.
— Это еще что! Вот ты скажи мне, неученому человеку? — он почем-то считает меня ученым, — я был однажды в Нью Йорке, пошел ради интереса в район, где живут одни ортодоксы. Забыл надеть кипу. Иду с фотоаппаратом, никого не трогаю. Так ведь четверо на меня набросились с кулаками, чуть не избили. Я тогда первый раз задумался о том, что набожность не всегда бывает нравственной. Ведь сколько в их поступке и действиях было злобы и даже гнева. А гнев — это ведь грех? Так? Я тогда впервые подумал о том, что вот они целыми днями молятся, а сами от этого лучше не становятся. И меня, — прибавил он ни с того ни с сего, — очень раздражает, когда они, опаздывая на молитву, перебегают дорогу на красный свет.
— Наверное, служить Б-гу — это одно, а быть хорошим и правильным человеком — совсем другое, — подытожил я его мысль.
— Очевидный факт. Атеист может быть в сто раз лучше набожного, но кто-то же должен служить Б-г?
Опять заговорили о Б-ге. Израиль — это такая страна, что все будто пропитано Б-гом, и ты хочешь, не хочешь, а без конца думаешь и говоришь о нем. Тут, похоже, даже кошки грустят и думают о высоком, — подумал я.
— Все равно я никак не могу смириться с тем, что можно знать наизусть все 37 трактатов Талмуда и при этом оставаться невежей и прохиндеем, — сказал Леня и тут вдруг сменил тему:
— Скажи мне, если Б-г так всемогущ, то почему он не может вернуть время назад?Например, сделать так, чтобы Гитлер и Сталин не родились?
— Не хочет, наверное.
— Почему?
— Не знаю, зато может как-нибудь поправить потом. Сколько раз замечал. Например, в итоге появилось государство Израиль!
— Ты хочешь сказать, что Израиль возник благодаря Гитлеру и Сталину?
Леня явно завелся, стал размахивать руками, вспотел и смахнул свой стакан с чаем на свежую газету — мы её между собой называем «Охреневший Идиот» — и снова расстроился. Официант вытер стол под наши бессмысленные извинения, хотя стол был почти сухим, и сменил стакан.
— О том, что ты прольешь чай на газету было записано в Книге Судеб миллион лет назад, — пошутил я, — и то, что ты уже с утра наелся чеснока — тоже, между прочим, было предначертано на небесах.
— А что, пахнет?
— Еще как.
— Извини, случайно получилось, не хотел. Удивительное дело, ведь чеснок хорошая, полезная вещь, а с душком.
— Ладно, забудь. Так что тебе сказали марокканцы по поводу письма на коже?
— Как ты угадал? Я сразу им похвастался, что у меня есть марокканская Тора. Ионатан спросил, как мне удалось её вывезти? Я ответил, что это было еще тогда, когда у меня не было израильского паспорта и я мог ездить, куда хотел. А вывезти было проще простого. Там у них на границе никто ни на что внимания не обращает. Я тогда подумал, раз они всех евреев из страны выгнали и все добро отняли, то заберу-ка я эти штуки с собой. Потом я также контрабандой привез их в Израиль. Подумал, раз хозяева уже здесь, то пусть и вещи их здесь будут. Может, когда-нибудь они встретятся. Мне казалось, что это вещи какого-нибудь известного раввина из Марракеша.
— Меня нисколько не мучила совесть, когда прятал рукопись в чемодан. Я чувствовал себя почти героем, и гордость моя была безграничной. Я был честным контрабандистом и борцом за справедливость.
— Да, — согласился я, — если это действительно отрывок из древней Торы, что может быть ценнее?
— Когда я узнал, что хозяин гостиницы марокканец, я даже подумал, вот как все совпало. Может, он знает, чьи это сокровища. Я бы даже согласился ему их подарить. Но он особого восхищения не показал. Ладно, подумал я тогда, значит, останутся они у меня. Главное, они здесь, на Святой Земле.
— На следующий день Ионатан пришел с еще одним человеком. Тоже набожным, и тоже вылитый ашкеназ, хотя и марокканец. Он осмотрел вещи и предложил показать одному знатоку, очень известному и ученому, и чтобы я не волновался, они честные, религиозные люди и завтра все вернут. Я сказал, между прочим, что расставался со своими сокровищами всего два раза в жизни, что чистая правда, когда летел в самолете из Марокко и в Тель Авив, а они были в багажном отделении, но им я доверяю.
— Они, конечно, назавтра не вернули.
— Разумеется. Но к этому я здесь давно привык. Необязательность здесь, ты сам знаешь, почти святая норма. Потом были праздники, Судный день, потом еще, ну, ты знаешь, затем шабат. В воскресенье рано утром Ионатан заверил меня, что днем занесет мои сокровища, и если меня не будет в номере, то положит на стол. Но на столе ничего не было. А мне через час надо было уезжать. Я спустился вниз. Хозяина там не оказалось. Была его жена, молодая женщина, милая, в парике с пробором, обрамляющим узкое лицо, одетая, между прочим, со вкусом, на французский манер. Где её муж, она не знала. Про чернильницу и свитки слышала впервые. Предложила подождать. Я спросил, сколько ждать?
— Может час, а может больше.
— Но меня уже ждало такси, — продолжал Леня. — Я мог, конечно, не торопиться, если бы не дела здесь, в городе, которые я назначил давно и уже не мог отменить. Откладывать было неловко. Я уехал. Уже в поезде я позвонил Ионатану узнать, в чем дело. Он извинился и попросил, чтобы я не переживал. Он, оказывается, положил мои вещи в стол, а не на стол, и я их не увидел. Мы посмеялись по поводу того, что мне стоит подучить иврит, чтобы не допускать больше путаницы. Он пообещал мне все выслать по почте.
— Ну и что ты переживаешь?
— Уже прошла вторая неделя.
— На почте затерялось, скорее всего, — предположил я.
— Я уже справлялся. Ищут, но мне кажется, рукопись уже обрел своего хозяина.
— Так ведь ты сам того хотел!
— Да, хотел, но как-нибудь не так. Я ведь хотел распорядиться как-нибудь сам. Но это не все. Этот Ионатан снял с моей кредитки деньги за гостиницу и еще дополнительно 400 шекелей за консультацию у знатока. Я хотел вернуть эти деньги назад, но потом не стал. Мелочь. Пусть подавятся, зато я теперь точно знаю цену тому, что я потерял.
— Ну и какая цена? — спросил я.
— Она бесценна!
— Б-г дал — б-г отнял, — подвел черту я и с пафосом, мне несвойственным, добавил, — а те двое набожных — это как виолончель в руках виртуоза.
И тут же мне стало стыдно за этот словесный выкрутас.
— Правда, но оно как-то пошло, безнравственно получилось. Будто в насмешку над моим контрабандистским подвигом.
— А ты хотел медаль? — спросил я.
— Наверно, ты прав. Но все равно, позор их правоверным предкам в раю, — произнес Леня самую страшную кару, какую можно себе представить.
Я уже приготовился к грому и молнии, таинственному неземному гудению, и закрыл глаза, чтобы не видеть, как Леня улетит в тартарары, но когда открыл, понял — ничего не
произошло, и даже запах чеснока не улетучился и не сменился на запах серы.
|
| |
| |
