| Ваагн | Дата: Воскресенье, 23.11.2014, 03:05 | Сообщение # 1 |
|
Лейтенант
Группа: Модераторы
Сообщений: 53
Статус: Оффлайн
| Проповедь окончилась и к пастору подошел мужчина лет
шестидесяти пяти: седой, с отекшим от постоянного пьянства лицом, сгорбившийся
под тяжестью лет и невзгод. Его правая рука, прижатая к животу, заметно подрагивала, на
лице, от подбородка до самого виска, разместился рваный
шрам. Левый глаз прикрывала нестираная повязка, а одежда , несмотря на теплую погоду, состояла
из старого свитера грубой вязки и изрядно потрепанного, не по размеру, пиджака. На пиджаке и
в седых волосах сохранились былинки сухой травы. Очевидно он несколько дней не
раздевался и не умывался. На потрескавшихся губах виднелись остатки
спекшейся крови, а на грязных, огрубевших руках темнели огромного размера пигментные пятна.
Они покрывали значительную часть кистей обеих рук и тянулись вдоль пальцев,
упираясь в пожелтевшие ногти с черной каймой многолетней грязи. Общую
неприглядную картину завершали
такой же «чистоты и ухоженности», как и все остальное,
спортивные обвисшие штаны и солдатские растоптанные ботинки.
- Я хочу поговорить с тобой, –
волнуясь сказал он пастору.
- Хорошо, пожалуйста. Присядем, так
удобнее будет, – ответил пастор. Пригласил незнакомца пройти к стульям,
расположенным вдоль стены и, присматриваясь к нему,
спросил:
- Как вас зовут?
- Федор Игнатьевич.
- Позвольте узнать, - продолжая изучать
лицо пожилого человека,
поинтересовался пастор, -вы у нас в поселке впервые, наверное?
Или я ошибаюсь?
Тот замотал головой:
- Местный я. Тут рядом Михайловка - оттуда.
Просто дома бываю редко, так уж сложилось. Из тюрьмы только вот, месяц как на свободе.
Пастор дружески улыбнулся:
- Решили прийти в церковь? Нам видимо есть о чем поговорить.
Он потянулся к стоящему рядом столику и взял в руки Библию .
- Да нет, я просто мимо проходил, вижу
свет горит. Дай, думаю, зайду, - пожал плечами Федор Игнатьевич
– Ну, человек предполагает, а Бог располагает.
– Я не знаю, может быть и так.- Он криво усмехнулся. - Человек я маленький .
– Раз зашли, уж давайте поговорим.- Предложил пастор.
Незнакомец тяжело вздохнул, - со мной Василий Петрович сидел вот...
Так он с Библией никогда не расставался.
В свободную минуту к какой-нибудь стенке меня прижмет, и
давай что-то втолковывать. Не мешал я ему, думаю, пускай выговорится, не денег
же просит... Вот его вспомнил и зашел."
- У вас, наверное, - пастор
настроился на долгую и серьезную беседу, - много вопросов накопилось? Я попытаюсь на них ответить.
Но Федор Игнатьевич лишь хмыкнул в ответ: - Да нет, у
меня один вопрос только.
Всего один… - и, как бы прицениваясь,
стоит ли продолжать разговор, покряхтел, задумался, а потом прервал молчание:
- Вот ты мне скажи, почему твой Бог меня так невзлюбил, всю
жизнь мне сломал, преследовал меня, можно сказать с самого детства?
Он произносил слова не торопясь, четко, проговаривал каждую
букву, оттого местами сбивался и затягивал речь.
- Я через него столько лишений перенес, незаслуженных наказаний получил, не
перечесть. Как вспомню, такая обида берет… А ведь все могло не так
сложиться…
Федор Игнатьевич замялся, опустил
голову, пытаясь унять нахлынувшее волнение.
В это время раздался скрип, затем последовал хлопок
закрывающейся входной двери, он вздрогнул, обернулся к пастору и
сдавленным голосом, спросил.
- Я не задерживаю тебя?
Может домой пора? Поздно ведь…
- Нет, нет, - вздохнул пастор, - я не тороплюсь. Давайте поговорим, для меня это тоже очень важно.
- Ну, вот смотри: первый срок я еще несовершеннолетним получил.
У одной старушки велосипед за летней кухней стоял. Под дождем, да под снегом. В ту пору ей лет восемьдесят было, если
не больше… Сам посуди, к чему он ей? Вот мы с пацанами ночью велосипед выкрали и
подались в райцентр. Хотели там продать. Велосипед-то я заприметил, стало быть и
идея была моя, но, если б ребята не загорелись, может и я бы остыл. Такая вот
катавасия.
А пасечник, Семеныч (злобный человек, всем поперек горла стоял) видел, как мы велосипед катили. Он-то и донес.
– Я слышал об этом пасечнике, - вспомнил пастор, - рассказывали, что у него на пасеке самый лучший мед
в районе, да и о самом отзывались, как о человеке с добрым сердцем.
- Одним словом, повязали нас в райцентре, – не обратил внимания на реплику пастора
Федор Игнатьевич, - так те двое (у родителей деньжата водились) откупились, а у меня мать одна – уборщицей, вот мне
три года и впаяли.
Отшлепать бы нас и отпустить, ан нет, по всей строгости подошли. И я, невинное дитя, можно сказать, еще
молоко на губах не обсохло, оказался вместе с уголовниками. Такую школу прошел...
Он минутку помолчал, а потом, немного замявшись добавил:
- Не дай Бог кому-то все это
перенести ...
И, подыскивая нужно слово, Федор
Игнатьевич запнулся, хотел было улыбнуться, но его подбородок
предательски задрожал.
– Понимаю, у нас дров наломать мастера. Особенно когда власть в руки попадает, - пытаясь успокоить Игнатьевича согласился пастор.
- Вот, вот, - закивал тот головой и стиснув зубы прикрыл уцелевший глаз. Но
через минуту его лицо вновь оживилось, и с, какой-то напускной бравадой взглянув на пастора, он рассмеялся:
- Старушка та на меня зла не затаила, нет. Она даже ко мне в тюрьму приехала, пирожков привезла. Как сейчас помню, еще
теплые были: платком укутала, чтобы в дороге не остыли. На прощанье
прослезилась, обняла меня и говорит: «Как освободишься, зайдешь, велосипед тебе
отдам». Да куда там, - махнул он рукой, - не дождалась меня,
померла через год. А моя жизнь пошла кувыркаться дальше.
- Как звали старушку, не помните?- спросил пастор.
- Э-э, столько лет прошло, куда там.
- А я помню. Пелагея Никаноровна, так ее звали. Она, как я теперь понимаю, за вас в
нашей церкви молилась. Меня тогда только рукоположили, тоже, как вы говорите,
еще молоко на губах не обсохло, мы с вами примерно одного возраста...
- Вот еще такое... - Федор Игнатьевич уселся поудобнее, явно польщенный вниманием
пастора.
- Ну, прямо абсурд какой- то!
Как всплывет в памяти тот случай, так сразу мурашки по коже. Подходит ко мне, значит, прапорщик
это я уже второй срок отбывал, на поселениидосиживал), в руках у него грязная кружка, где-то на земле подобрал. Говорит:
«Отнеси, мол, на кухню, хорошенько помой, чего зря валяется». Понес я ее
в столовую, но до кухни не дошел, так слегка помочил под краном и в общую
кучу бросил. На ужин чего-то
задержался: сел за стол, все кружки с чаем разобрали, одна осталась.
Представляешь - эта,
со следами грязи, и чаю в
котле ни капли , весь разлили..
Ф едор
Игнатьевич усмехнулся, развел
руками:
-
Сижу, смотрю на нее, и глазам своим не верю. Ну вот скажи ты, человек триста в тот
день в столовой собралось, почему именно мне
эта грязная досталась?
Затем,
с досадой и с негодованием, добавил:
-Не
я дежурный, не мое дело, а из этой
грязной кружки я хлебал!
Он
заерзал на месте, от нахлынувших воспоминаний в лице изменился, побагровел, и,
перекинув ногу на ногу, упершись рукою о подлокотник
стоящего рядом стула,
задумался.
Пастор
предположил, глядя на Федора Игнатьевича , что тот, очевидно,
выискивает в своей памяти
новые случаи, когда, по его
разумению, Господь Бог
обошелся с ним несправедливо. И
не ошибся.
-
А один раз через Его наказание и жизни мог лишиться… -
прервал тишину Федор
Игнатьевич.
-
Зашел, значит, в кладовку, а
кладовщик у нас ленивый такой был,
не просыхал: начинал с утра и до конца смены... Потом задвинули
его куда-то. Гляжу - у него
ящики с гвоздями, аж до потолка, но не ровно сложены - верхний вот-вот упадет.
«Кому это посчастливится? На
голову ведь, ой, как грохнет! И убить-то может...» Подумал я
и вот, поди ты, на обратном пути, совсем забыл
об этом ящике, а он
как… хорошо не по голове - в плечо мне угодил, все косточки
раздробил! Сознание сразу потерял. Сколько лежал - не помню, когда в чувство привели -
не знаю. Нашатырь там, врача вызывали, народу много собралось...
Полтора месяца в
больничке... И
с тех пор плечо у меня ноет, особенно когда к дождю. Прямо мочи нет. Ну
скажи, зачем не этому остолопу-кладовщику по голове, который за это
отвечать должен, а
меня покалечило?
Вот так всю жизнь. Столько
всего наворотилось, что и не перечислишь!
И, чтобы показать свое огорчение
обстоятельствами своей
жизни, он горько вздохнул, и, стараясь не встречаться с пастором
взглядом, как бы забыв про окружающее, уставился в одну точку.
Эта речь произвела угнетающее впечатление . Пастор, не зная как
подступиться, молчал, рассматривая Федора Игнатьевича, о чем-то думал. В
опустевшей церкви воцарилась тишина.
За
окном послышались мужские голоса.
Там пересчитывали деньги и при этом матерились...
Денег не хватало, а в магазине свет притушили -
дело шло к закрытию.
-
А когда последний раз попал на
зону, четвертый, стало быть, – вновь заговорил Федор Игнатьевич, - и пострадал
ни за что и отсидел ни за что.
В сердцах он взмахнул рукой и
вытер набежавшую слезу.
-
У нас в деревне двое, муж с женой, утонули- лодка перевернулась, а они,
дурни, плавать не умели.
Трое малолеток сиротами остались. Родственники детей к себе забрали. А дом
большой дом у них,
двухэтажный) заколотили и на окна решетки повесили. Решили: дети подрастут - сами определят, как
домом-то распорядиться. Вот я и
подумал: « А решетки тут к чему?
Кто туда полезет - пустой ведь?».
А моя хата без забора
стояла, все руки не доходили.
Значит, подсчитал я решетки - как раз получается. С утра
речной песок завез, кум подсобил. Купил шесть мешков цемента за пол цены у
Сидорыча, тот на цементном сторожем работал... Думаю, успею за ночь решетки вдоль
моего участка расставить и бетоном залить. К утру подсохнет. А когда хватятся,
что решеток нет, так я тут причем ?
У меня забор уже лет сто
стоит... С вечера приготовил раствор и ночью за решетками полез.
На этом я часа полтора
потерял - повозиться пришлось: решетки так крепко пригвоздили, что
монтировкой с трудом отодрал. Пот
градом тек... Несу, значит,
последнюю, и споткнулся, зараза,
конец решетки мне прямо в глаз. Взвыл я от боли. Ну,
из ближайшего дома сосед на
мой рев и выскочил…
Понятное
дело – суд. Без жалости и понимания. Не приняли во внимание судьи никакие
смягчающие обстоятельства: Глаз ведь потерял! Впаяли срок по полной
программе…
Он
притих, посмотрел на пастора: - К чему я
тебе про все это? - вдруг занервничал он:
- Вот я сидел и слушал, как ты людям умные
вещи рассказываешь, поучительные, можно
сказать. Многим бы призадуматься
надо. А мне все это…
За
окном все еще пересчитывали
деньги, Федор Игнатьевич
задергался, нащупал в кармане медяки, что-то невнятно пробормотав встал и, не
простившись, поковылял из церкви.
Мой девиз "Большая часть жизни прожита, но лучшая часть еще впереди !"
|
| |
| |
