| gesl | Дата: Среда, 06.02.2013, 12:33 | Сообщение # 1 |
|
Генерал-лейтенант
Группа: Модераторы
Сообщений: 320
Статус: Оффлайн
| Фабричная жизнь.
Передо мной – моя старая Трудовая книжка в дерматиновой обложке неопределенного серо-фиолетового цвета с глубоко впечатанным гербом и аббревиатурой под ним С.С.С.Р. Этот внешне невзрачный документ играл в жизни большинства граждан Советского Союза не менее важную роль , чемкраснокожая паспортина. На первый взгляд, такое утверждение выглядит
неубедительным. Ведь, в тонкой ( часто свкладышами) книжице, не было не только сведений о пропискеили личной жизни владельца, но и отсутствовал приснопамятный пятый пункт – национальность, которую надо было указыватьдаже в читательском билете любой сельской библиотеки. Лишь – фамилия, имя, отчество, год рождения,образование ( начальное, среднее, высшее – подчеркнуть) и профессия. И все же, ее тонкие, заляпанные кляксами, пожелтевшие от времени листки,испещрённые многочисленными записями ,сделанными разноцветными чернилами иразнокалиберными допотопными перьевыми ручками , заполненные круглыми печатями,
подтверждающими выписки из приказов о зачислении на работу и увольнении с оной
( с указанием причины - соответствующей статьи КЗОТа) и прямоугольными штампиками с названием предприятий и учреждений, давали опытному кадровику или сотруднику первогоотдела немало информации к размышлению. По количеству печатей или длительности перерывов междууходами с одной службы и оформлением на другую, пытливый взгляд профессионала быстро отличал “летуна” от “тунеядца”, а, густо заполненный раздел“о поощрениях и награждениях” на двух последних разворотах книжки, в котором
сообщалось не только о благодарностях, грамотах и премиях, но даже о присвоении
звания “Ударник коммунистического труда”, мог стать положительной рекомендацией дляприема соискателя на работу.Первая запись в моей трудовойкнижке гласит: Ленинградская Ювелирная ф-ка. “Принят в цех N 5 инженером – технологом.” Приказ N 173/л от 19.08.69 г. Начальник гальваническогоцеха, где мне предстояло трудиться, оказался человеком немногословным. Мое появление он воспринял, безособого интереса, но достаточно благожелательно.Выделил письменный стол вкомнате на втором этаже, вручил для изучения должностную инструкцию и познакомил с двумя знаковымифигурами своего цеха – бригадирами Зайцевым и Кочетовым. И чисто внешне, и, по своейпсихологии, они были явными антиподами, причем каждый из них олицетворял
собой определенный тип русского народного характера.Борис Зайцев – высокий,подтянутый и энергичный дядька, почтибегом передвигавшийся по деревянным настилам между гальванических ванн,
был полон какими-то новымитехнологическими идеями ирационализаторскими предложениями. Приход в коллектив молодого инженера его,
кажется, даже обрадовал.Анатолий Кочетов -неопрятный, обрюзгший, ворчливый мужик свечно недовольным взглядом из - под густых насупленных бровей. Скрытный, хитрый с типичнокулацкой психологией , он не подпускал ксвоей работе никого постороннего и,поначалу, был не в восторге от появленияна его персональной кухне, (приносившей,судя по всему, немалый неучтенный доход) - нового подозрительного, с его точки
зрения, персонажа, – дипломированного илюбознательного еврея, который, прислучае, мог бы проникнуть в его золотые,в прямом и переносном смысле, секреты. Впрочем, вскоре мне удалось развеять его опасения. Я сразу дал ему понять, что не собираюсь разоблачать незамысловатые фокусы опытного иллюзиониста. Думаю, спустя четыре с лишним десятилетия, можно раскрыть парочку секретов.Например, при гальваническом золочении серебряных подстаканников, вращавшихся
на крючках в электролитной ванне, можнобыло ежедневно подвешивать свое обручальное кольцо. Естественно, за смену его
вес увеличивался, причем покрытие было самой высокой пробы. Наличие привычного
супружеского атрибута на безымянном пальце опытного рабочего высшей
квалификации не вызывало никакогоинтереса у дежурного милиционера ни при входе, ни при выходе из фабричной
проходной. Этот трюк , конечно, чересчур примитивен. Более сложная находка тянет на рационализаторское предложение натему экономии драгметаллов. Во время технологического процесса брызги золотосодержащего электролита невольно попадают на края ванн. Ихприходится периодически вытирать полотенцами. Конечно, эти,намокшие за рабочий день, тряпки, можно было просто выстирать и использовать на
следующий день, а можно было припрятать. К концу месяца после привычного аврала
и обязательной инвентаризации, цех приводился в порядок, отходы просто
выносились во двор на помойку. А вот пропитанная цианистым, а впоследствии, менее
ядовитым лимоннокислым раствором, ни кем не учтенная ветошь шла в дело. Ее
сжигали вне фабричного помещения привысокой температуре, и, здесь происходило чудо, о котором мечтали алхимики. У вас на глазах грязные тряпкиисчезали, и на дне тигля появлялсяблестящий шарик чистого золота.Несмотря на многочисленныеслужебные функции, изложенные в инструкции, моя практическая деятельность фактически была сведена кминимуму, что, впрочем, меня не очень огорчало. Следить за точным выполнениям
предусмотренного технологического процесса было довольно затруднительно. Во –
первых, потому что опытные рабочие все делали по – своему и в моих советах не
нуждались, а , во- вторых, находиться в цеховом помещении и вдыхать
вредные испарения, парящие из электролитических ванн большогоудовольствия не доставляло. Средства вентиляции были настолько допотопными, что
большинство гальваников страдализаболеваниями верхних дыхательных путей, пищевода или язвой желудка. Отсиживаться поначалуприходилось на втором этаже в цеховой конторке в мало приятном соседстве с толстой профсоюзной общественницейЗинаидой Выгузовой, которая за неимениемсобственной личной жизни, целый деньвоспитывала молодых работниц, интересуясь во всех подробностях их интимными отношениями с представителями противоположного пола. Числилась наша цеховая активистканормировщицей, но свои обязанности давно уже передоверила какой-то безропотной
девочке, которая попала на фабрику после окончания техникума или училища. На мое счастье наше ювелирноепроизводство размещалось на нескольких площадках – в Мучном переулке, что
напротив Апраксина двора, на Боровой улице, а позднее, после создания
объединения “Русские самоцветы” и вовсе в Уткиной заводи ( ныне на проспекте Карла Фаберже, неподалеку от станции метро Ладожская ).Такая разбросанность по городу предоставляла возможность, придумывая различные
предлоги, легко перемещаться в пространстве, а чаще всего просто исчезать до
следующего рабочего дня. Конечно, подчас это вызывало укоризненные взгляды моих
новоявленных коллег, а подчас и нарекания со стороны нового начальника цеха –
хрипатого еврея сталинского замеса ЛьваЗлаткина, который стремился выглядеть в глазах своих подчиненных и, особенно,
сплетницы ,а , скорее всего, и “стукачки” Выгузовой, святее самого папы Римского. Большевсего он боялся, что его заподозрят в проявлении симпатии к своим соплеменникам. Такойгенетический страх сопровождалбольшинство руководителей - евреев, переживших кампанию борьбы с космополитами и дело врачей. Именно, поэтому, со мнойон был демонстративно строг и принципиален. Я понимал ситуацию, и . хотя, конечно, он мне был мало симпатичен, но злая на него не держал. Постепенно мне удалосьразработать весьма своеобразный, для цехового инженера – технолога, распорядок дня. Появлялся я в проходнойвсегда во время - ровно в восемь часов. Поднимался на второй этаж, здоровался с инженерно-техническимиработниками, затем, на несколько минут, заглядывал в производственныепомещения. Обменивался планами на рабочий день с бригадирами и мастерами. Вновь
поднимался в конторку, присаживался за свой рабочий стол, просматривал какие-то
бумаги, и отправлялся в филиал на Мучной, где находился технический отдел.
Отметившись и там, я быстро переходил Садовую улицу и направлялся в популярное
кафе “Лакомка”, прославившееся своими слоеными пирожками и прекрасными
пирожными – птифурами. Это заведение было филиалом знаменитого в Ленинграде
ресторана “Метрополь”. К открытию ястарался не опаздывать и ровно в 9 часов оказывался у заманчивого прилавка. Мое
меню было стабильным: большая чашка черного кофе, рыбное ассорти ( бутерброд с
кусочком деликатесной белой рыбой , прибалтийской шпротинкой или марокканской сардинкой), пирожок с капустой и маленькое пирожное –буше или эклер с шоколадной глазурью. К сожалению, секреты создания этих, тающих во рту, кондитерскихпроизведений, потеряны и в России , и в Эстонии( какие там были розовые меренги
с нежным кремом между двумя раковинами безе!), и, даже, как это ни удивительно,
во Франции, где собственно и родились эти десертные изыски. Подушечки буше,
некогда нежного телесного цвета, стали сухими и не источают аромат коньяка или
рома, крем больше напоминает взбитый маргарин, а сочная шоколадная шапочка,
венчавшая это маленькое чудо, превратилась в треснувшую по всем направлениям
кровлю старого, давно не знавшего ремонта, дома. После такого завтрака,находясь уже в более благодушном настроении, можно было вернуться и на свое
рабочее место. У рабочих смена начиналась в7 часов, так что после одиннадцати начиналась подготовка к обеду, который
формально проходил с половины двенадцатого до половины первого. Бригадиры,
сполоснув руки, располагались прямо у ядовитых ванн со своей домашней снедью, и
запивали нехитрую закуску молоком, выдаваемым всем сотрудникам бесплатно “за вредность”. Моя тетя Лида – тонкая иранимая в быту, долгие годы проработавшая патологоанатомом, точно также могла
завтракать у себя в прозекторской,и молчаливые подопечные, как онарассказывала, также не влияли на ее аппетит. Истинный профессионал должен привыкать ко всему. Женщины – работницы, а ихбыло абсолютное большинство, вооружившись сумками и авоськами, разбегались по
близлежащим магазинам, а я направлялся на Невский проспект и , вскочив у
Гостиного Двора в автобус седьмого или двадцать второго маршрута, отправлялся
ко второму завтраку домой на Басков переулок. Мобильных средств связи в те
годы, конечно, не существовало, но моя любимая бабушкаинтуитивно чувствовала момент моего появления, и точно в срок на моем привычном
месте за обеденным столом в нашей гостиной, возникали удивительный пышный омлет и сдобная,рассыпчатая слойка, именовавшаяся “свердловской”. Тут же передо мной ставилась
и большая кружка с благоухающим, свежезаваренным кофе. Это было блаженство. На фабрику я мог не торопиться, так какзахватывал суммарное обеденное время ирабочего и инженерно- технического состава, а транспорт в начале 70-х годов в
центре города функционировал великолепно. Около двух часов меня вновь можно
было видеть в конторке. Я заполнял какие-то отчеты или просматривал новые
инструкции по технике безопасности. Иногда спускался в проходную, где за спиной
милиционера, увлеченно разглядывавшего поднимавшихся по лестнице молоденьких
фабричных девчонок, находился телефон, по которому можно было позвонить в
Москву к моим коллегам по шахматному цеху и обсудить итоги последних соревнований.В начале четвертого часа в цеху начиналась подготовка к сдаче смены, ия, не прощаясь , по-английски, захватив в старенький дерматиновый портфель –
далекий предок современных дипломатов,- пару бутылок молока и большой кусок
хозяйственного мыла, полагавшийся мне по службе, выдвигался в сторону дома. Там
меня уже ждал вкусный обед, который я вкушал в отсутствии жены Веры, которая
трудилась старшим экономистом ТЭЦ и возвращалась домой только в шестом часу.Понимая, что подобныйрастительный образ жизни мне долго не выдержать, я оформился соискателем на
степень кандидата химических наук при НИИ ювелирной промышленности. Тема моей
будущей работы была связана со свойствами латунных сплавов. Но для начала надо
было сдать три экзамена, так называемый кандидатский минимум, по основной
специальности, философии и иностранному языку. Уже осенью 1969 года я поступил
на подготовительные курсы. Занятия по немецкому языку проходили в
Политехническом институте. Проходя по коридорам этого исторического здания и вглядываясь в портреты ученых мужей,развешенные по мощным стенам, яиспытывал какой-то генетический трепет. Имена известных профессоров были мнеизвестны по рассказам моего деда- Иосифа Альтшулера, закончившего металлургический факультет Института имениПетра Великаго еще в 1913 году. Да и мой отец – Ефим Несис был выпускником этого прославленного ВУЗа. К изучению философии яподошел более основательно и прослушал курс лекций старейшего преподавателя
философского факультета Университета - доцента Эмдина. Убежденный гегельянец
с всклокоченной седой шевелюрой, он былпохож на библейского пророка. Слушатель некогда вольнодумного Института красной
профессуры, он давно уже был прадедом, но проводил занятия с почти юношеским
полемическим задором. Я искренне восхищался этим ярким стариком и был
горд, что в июне 1970 года сдал ему экзамен по истории философии на “отлично”.Как ни странно, эта оценка пригодилась мне ровно через тридцать лет(!),
когда понадобилось подтвердить своизнания по философии перед защитой докторской диссертации в 2000 году.
Повидавшая многое на своем веку заведующаяархивом Университета, была поражена моей просьбой. Впервые за ее долгую
служебную биографию, к ней засправкой обращался соискатель, спустятри десятилетия после сдачи экзамена на кандидатский минимум. Думаю, что этот
рекорд никем уже не будет превзойден, и заслуживает занесения в книгу Гиннеса.
Конечно, к тому времени никого из подписавших этот исторический документ
профессоров, уже не было на свете, но их имена были еще памятны в гуманитарных научных кругахПетербурга , и та, давняя пятерка, несмотря на смену , и социального строя, и
названия города, и, даже, исчезновения страны, в которой она была получена, не подверглась сомнениям и сыграла отведенную ей роль. А, пожелтевший от времени, экзаменационный листок с размашистой подписьюнеистового гегельянца и поныне занимаетсвое заслуженной место в старинной (судя по качеству обложки, произведенной еще в “мирное время”) объемистой папке, в которой мой дед всю жизнь хранил свои важнейшие документы. Лично для меня эта успешнаясдача экзамена дорога и по другой причине. Пожалуй, это была последняя радость, которую я смог доставить своемудеду, который мечтал видеть меня профессором.Он воспринял этот успех, какпреодоление мной первой ступеньки к исполнению его мечты. В тот день он был абсолютно
счастлив. Кто мог знать, что этого удивительного острослова и неуемного рассказчика, которогои в восемьдесят три года невозможно было воспринять стариком, через месяц не станет. И случится это, первое в моей жизни по - настоящему трагическое событие, в любимомЗеленогорске, где прошли самые радостные и веселые дни моего детства и юности,
и, где, в биологическом смысле, началасьмоя жизнь. Впрочем, несчастья всегдаприходят в самое неподходящее время.Июньским субботним утроммчались мы кавалькадой, состоящей из двух, веселоперегонявших друг друга машин – такси, из центра города по Приморскомушоссе в сторону Карельского перешейка. На сей раз, в качестве компаньонки по
совместному дачному отдыху была приглашена бабушкина подруга – Софья
Владимировна – вдова известного врача-ортопеда профессора Копылова. Эта грузная
дама со следами былой красоты была счастлива вырваться из своей городской
квартиры, которую приходилось делить не только со своим сыном от первого брака,
но и с его супругой Светланой. Невестка с раздражением воспринимала барские
манеры и отсутствие какого – либо участия в ведении домашнего хозяйства своей
свекрови, не только избалованной вниманием мужчин ( так, среди ее поклонников был и Корней Чуковский), нои привыкшей к уважительному, а , иногда и кподобострастному, отношению своих подчиненных в бытность ее в должности главврачаполиклиники и жены заместителя директора Института ортопедии и травматологии.
По рассказам моих близких, профессор Копылов был не только специалистом в своей
области медицины, но и энциклопедически образованным русским интеллигентом с
очень широким кругом интересов. Среди его увлечений были и шахматы.Один из его пациентов –богатый помещик в благодарность заудачно проведенную операцию преподнес тогда еще совсем молодому хирургукитайские шахматы из слоновой кости. Софья Владимировна хранила их долгие годы,
и уже в конце своей жизни подарила их мне на день рождения. К нашей семье она
относилась очень тепло, пожалуй, даже восторженно, любила у нас бывать, и,
видимо, посчитала, что памятные для неебелые и красные стилизованные фигурки должны принадлежать шахматисту и занимать достойное место среди другихшахматных раритетов в моем кабинете на Басковом. Как выяснилось, в наборе нехватало одного белого коня, умчавшегося на волю, то ли в годы Гражданской
войны, то ли в голодные дни блокады. Этого беглеца пришлось заменить скакуном
из пластмассы. Конечно, эти произведения прикладного искусства никогда не использовались мной для игры. Уних - не менее важная роль – напоминать о давно ушедших и неординарных
людях. Итак, мы приближались к Зеленогорску. В каменном доме на Комсомольской улице нас ждала снятая на лето двухкомнатнаяквартира. Правда, мои планы на очередной дачный сезон были непривычны. Первый в жизни “рабочий”отпуск мы с женой Верой собирались провести вдвоем в Пярну, и на 1 июля у насуже были заказаны билеты на поезд Ленинград – Таллинн ( использую современную
транскрипцию названия столицы независимой Эстонии, в 1970 году этот уютныйгород писался как-то скромнее – лишь с одной буквой “н” ). В июне я мог проводитьсо своими родными только выходные дни, а затем должен былвозвращаться к служебным обязанностям наювелирной фабрике. Вторая половина субботы ушлана обустройство нашего быта на новом месте. В воскресенье мой дед и я
проснулись очень рано, и пока дамы еще спали, мы решили вдвоем совершить небольшой променад по окрестностям.Несмотря на то, что солнцу предстоялеще долгий путь к зениту, оно уже пригревало нас тем нежным, бархатным теплом, которое ощутимо лишь в северных широтах. На юге солнце появляетсявнезапно, и сразу обнимает тебя своимигорячими лучами, предвещающими знойный день и душный, дурманящий вечер. На зеленых дорожках парка,вьющихся вокруг здания старой финской кирхи, давно превращенной в кинотеатр “
Победа “, было тихо и пустынно. На этот раз мы мало говорили, а потом, и вовсе
замолчали, словно прислушиваясь к своим мыслям. Это молчание вместило в себя, и внезапно охватившее нас душевное волнение,и трудно объяснимую щемящую грусть. Такбывает, когда пророческое чувство скорого расставания, словно силой мощного биополя пронизывает двух любящих другдруга людей. - “Может быть , пойдем завтракать?” - чтобы как-то сменить тональность нашегосостояния, бодро спросил я.- “Нет, давай еще погуляем,полюбуемся на всю эту красоту. Сколько еще таких утр у меня осталось…” - задумчиво произнес дед. Я вяло попытался оспорить егослова, но сигнал тревоги, пронзившийтогда мое сознание, звучит в мозгу и поныне…
|
| |
| |
